кое-какие вещи и сказала, что съезжает к другому. Сказала, что документы уже подала. Чмокнула меня в щёчку на прощание — и была такова.

Следующие несколько лет я видел её только издалека, когда приходил к её новому дому, который находился возле колледжа гражданской авиации, в частном секторе. Просто хотя бы посмотреть, как она живёт.

Надо сказать, первое время она жила очень хорошо. Вышла замуж за местного бандюка. Ездила на дорогих иномарках, отлично одевалась.

— Да всё равно пока времени заниматься нет… так, мужики иногда предлагают выкупить — но по цене лома. Так-то она пускай стоит, карман не трёт, пока работаю.

Отец держал машину на территории автоколонны, в которой работал слесарем. Благо места там свободного хватало, когда-то большое хозяйство было, сейчас, как и всё вокруг, приходящее в запустение.

Чайник закипел. Я сделал заварку, насыпал себе в кружку три ложки сахара. Потом разлил нам чай и добавил кипяток.

В это время как раз борщ разогрелся. Хороший, наваристый, с мясом. Я чуть слюной не захлебнулся, когда запах почуял. Однако же есть старался медленно, тщательно пережёвывая — всё-таки с утра ничего во рту не было, как бы плохо не стало.

— Ты как-то прям повзрослел резко, — сказал отец, глядя на меня. — Что, КМБ так повлияло? Гоняли вас?

— Да так… средне, — неопределённо ответил я, проглотив очередную ложку борща.

— Ладно, ты ешь. Не отвлекайся. Я пока тут посижу, потом уже вместе спать пойдём.

Отец смотрел, как я ем, прихлёбывая чай. А я снова думал о маме. Наверно, это всё не было бы так тяжело — если бы я знал, что у неё действительно всё хорошо. Однако сложилось иначе. Вскоре после е ё ухода родилась моя сводная сестра, от нового мужа. Жаль, что нас даже не познакомили — но мне было приятно осознавать, что где-то в мире есть ещё один не чужой мне маленький человечек.

Она погибла, когда ей было три года. Глупо, по недосмотру — попала под маршрутку, когда та сдавала задним ходом.

Это я узнал из местных новостей и сплетен, во время очередного отпуска.

Мама тогда начала сильно пить. Новый муж потерял к ней интерес, но продолжал какое-то время содержать. А потом его застрелили, в двухтысячном, за год до моего выпуска.

Какое-то время мама ещё держалась, распродавая доставшиеся от мужа вещи и дома с квартирами. Однако же продолжала пить.

Зная об этом, я даже рискнул с ней встретиться. Посидели мы тогда, поговорили за жизнь. Душевно, спокойно — но как совершенно чужие люди. И всё же я предложил свою помощь. Нельзя сказать, что тогда у меня было достаточно возможностей — но кое-что я уже умел и помочь бы смог. Вот только она пропала без вести. Где-то через месяц после нашей единственной за много лет встречи.

— Саш… как там у вас вообще? Точно всё в порядке? — обеспокоенно спросил отец.

— Да отлично всё, пап, — ответил я, улыбнувшись. — Правда!

— Просто у тебя взгляд был такой… замученный.

— Устал просто, сейчас «комок» замочу и пойду на боковую, — ответил я. — Кстати! Дай будильник, пожалуйста — мне завтра полседьмого вставать. С наручных могу не услышать, тихие они.

— Вот те раз! А я думал ты до воскресенья! — удивился отец.

— Я до воскресенья. Просто дела есть.

Отец встал и ушёл в свою комнату, чтобы через минуту вернуться с будильником: китайской диковиной из чёрного пластика с хрипящим динамиком, который голосом, на русском, говорил время, если нажать на большую клавишу сверху. Когда-то эта штуковина казалось верхом технологий. Отец подарил мне его на день рождения, по моей большой просьбе.

— Вот же, — сказал он. — Забыл?

— Не-е-т, помню! — возразил я, принимая будильник из его рук.

И тут я вдруг осознал, что моя сводная сестра здесь, в этом времени, ещё жива! Несчастье случиться в зимой, в январе. Значит, ещё есть достаточно времени для того, чтобы всё изменить.

Отец достал сигарету из начатой пачки «Родопи» и собрался закурить. Помню, что сам даже в тяжелые времена такой пакостью брезговал.

— Пап, не надо, — попросил я.

— Что? — удивился отец, замерев с зажигалкой в руке.

— Курить. Можно не надо, а?

Отец с удивлением отложил сигарету.

— Ты что же, сам не куришь больше? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — И ты не будешь.

— Ну, мне-то бросать уже точно поздно, — рассмеялся он. — Да и потом, говорят, от резкого бросания, наоборот, можно здоровье угробить.

— Кто говорит? — спросил я.

— Люди. И врачи вроде бы. У нас в гарнизоне был такой хирург, который…

— Шарлатан, — отрезал я.

— Что-то ты больно резкий стал.

— Пап, тебе придётся работу поменять, — сказал я.

Отец грустно вздохнул.

— Мы же обсуждали это. Мог бы — поменял бы уже. Но нет сейчас работы нормальной. Просто нет. А в торгаши ну не умею я.

— Найдётся, — уверенно ответил я.

— Вот если найдётся — тогда брошу, — упрямо ответил отец и запалил сигарету.

Я убрал тарелки, вымыл посуду и пошёл замачивать «комок».

Перед тем, как лечь спать, я зашёл в общую комнату. Отец всё ещё сидел здесь, допивая остатки чая, который принёс из кухни.

Какое тут всё было знакомое и чужое одновременно! Обязательная советская «стенка» — набор стандартных шкафов, ковёр на противоположной стене. Ещё совсем недавно, по меркам девяностых, всё это было признаком благополучия.

— Спокойной ночи, пап, — сказал я.

— Спокойной ночи, — ответил отец. — Я ещё свой старый будильник завёл. Так, на всякий случай. Надолго у тебя дело-то с утра?

— Не знаю пока, — я пожал плечами.

— Ну, если что, приходи пораньше. Будем драники делать.

— Хорошо, — я улыбнулся и кивнул.

Драники я люблю до сих пор.

Глава 4

Я проснулся от хриплого крика петуха. С недоумением подняв голову, я обнаружил на стуле возле своего раскладного дивана надрывающийся китайский будильник. Хлопнув его по широкой клавише, я заставил замолкнуть несчастную птицу.

Уже рассвело. Я потянулся и огляделся.

Моя комната… сколько мелочей и сколько воспоминаний, казалось, навсегда погребённых под ворохом других мест и событий.

Телевизор на столике, моя гордость в то время. GoldStar ArtB, под ним