лесу за винодельней, а жители Луцзяочжэня собирались на сельхозрынке. Народ в Даньчжэне уже почуял, что в атмосфере витает некий тревожный дух, но пока было неясно, что не так, и никто не пошел их провоцировать. Чужаки же не трогали местных. Просто одолжили поле брани, а с даньчжэньскими-то они жили в мире, по-соседски. Однако до наступления темноты никто так и не шелохнулся. Битва началась глубоко за полночь. Посреди ночи во всем городе можно было услышать звуки выстрелов и вопли. Никто в Даньчжэне не смел выйти посмотреть, даже свет не решался зажечь. Полицейские в участке также притворились глухонемыми и спали за закрытыми дверями. Кто-то подглядел за свирепой дракой через окно. Более пятидесяти человек с обеих сторон схлестнулись в ближнем бою не на жизнь, а на смерть, призывы «бить!» сотрясали небо. От кинотеатра до мясной и птичьей лавок словно развернулся захватывающий фильм о боевых искусствах. Бой длился более получаса, и обе стороны силой не уступали друг другу. Позже, по какой-то неизвестной причине, битва резко прекратилась, участники с криками разбежались и мгновенно испарились, не оставив и следа. На следующий день, за исключением мелких пятен крови перед кинотеатром, не осталось никаких свидетельств побоища. Как будто прошлой ночью ничего не произошло. Казалось, это была битва призраков.

Я поспешно подбежала посмотреть. Конечно же, это была драка. Жун Дунтянь прижал кого-то к земле и жестоко месил кулаками. Мужчина, упавший на землю, не сопротивлялся, а просто обхватил голову и согнул колени, чтобы защитить лицо, открыв прочие части тела, чтобы соперник ни в чем себе не отказывал. Столпившиеся зрители возбужденно кричали:

– Убей угонщика! Убей угонщика!

Велосипед Жун Дунтяня чудесным образом появился у дверей кинотеатра, целый и невредимый, стоял прямехонько, выглядел как новенький – блестящий, благородный и лоснящийся.

Какое-то время я не могла разглядеть, кого избивали. Я высматривала его лицо. Оно должно было быть черным. А на шее должен быть шрам. А на теле – остатки новобрачной радости. Однако его били и пинали ногами, и он катался по земле от боли. И наконец-то я увидела. Это не Чернолицый, это был Сяо Мо!

Я хотела броситься вперед и вместо Сяо Мо подставиться под кулаки и ноги. Но я все же струсила. Как я могла защитить Сяо Мо перед лицом стольких людей, полных праведного негодования, и Жун Дунтяня пылавшего гневом? Его глаза зажили? Он может снова ослепнуть?

– Это ты украл велосипед? Зачем украл?

Столкнувшись с таким допросом, Сяо Мо твердо сказал:

– Я украл. Мой смыло наводнением. Мне нужен был велосипед, чтобы продавать фруктовое мороженое.

Большеухий Лу стоял в сторонке, злорадствуя, и говорил:

– Этот негодяй подслушивал фильму, а теперь вот и лисапет украл. Я ж верно говорил, потом начнет насиловать, грабить и убивать, нельзя с такими по-доброму.

Жун Дунтянь утомился от побоев и чувствовал себя немного виноватым. Время от времени кто-то из зрителей пинал Сяо Мо, тем самым выражая свою праведность и ненависть.

– Отныне никто в Даньчжэне не будет есть твое фруктовое мороженое, ворюга!

Они даже плевали в Сяо Мо.

Жун Дунтянь снова и снова тщательно проверял свой велосипед и в итоге не обнаружил никаких повреждений. Он вздохнул с облегчением и злобно сказал Сяо Мо:

– Если бы хоть один волос упал с головы моего велосипеда, я б тебя как лягушку освежевал да на мясо порубил!

Сяо Мо, весь в порезах и синяках, лежал на земле, не в силах пошевелиться, словно мертвый. Его штаны снова разошлись по шву, от мотни до нижнего края штанины, и в прорехе были смутно видны его потайные части. Жун Дунтянь понял, что переусердствовал, и это могло быть опасно, поэтому поспешно удрал на своем велосипеде. Зрители побоялись нарваться на неприятности, поцокали языками и с гомоном разошлись.

На земле было жарко. Сяо Мо мог зажариться, как рыба на сковородке. Я подошла и потянула его на себя. Он с трудом сел. Весь его рот и лицо были в крови. Я достала бумагу, чтобы обтереть его. Не глядя на меня, он оттолкнул мою руку. Мне было обидно и стыдно одновременно.

Подошел Большеухий Лу, наклонился и посмотрел на Сяо Мо, не решаясь заговорить. Сяо Мо бросил на него презрительный взгляд, достал из кармана два ватных шарика, заткнул уши и снова оглох.

Сяо Мо долго сидел на земле, прежде чем собрал достаточно сил, чтобы встать. Почему он даже не смотрел на меня? Я хотела спросить, почему все так случилось? Где его чернолицый брат? Но прежде чем я открыла рот, он ушел, тяжело дыша. Его штаны были изорваны в клочья, а левая штанина и вовсе разошлась по всему внутреннему шву до самой промежности. Но он был исполнен уверенности в себе и, высоко подняв голову, похромал в сторону почты и автовокзала.

До конца лета я больше не видела Сяо Мо. Без него и его фруктового мороженого я, казалось, потеряла душу, часто бродила перед кинотеатром, уже не заботясь о том, какие фильмы в нем идут. Полгода пролетели как мгновение, и я не знаю, накопил ли Сяо Мо денег достаточно на дорогу в столицу провинции.

В тот год после Праздника весны погода стояла еще очень холодная, а в кинотеатре внезапно снова показывали «Танцовщицу из Идзу». Это расщедрилась Тан Фан, доход семьи которой превышал десять тысяч юаней, – она спонсировала показ в честь избрания ее депутатом уездного собрания народных представителей, так что на сеанс пускали без билетов. Несмотря на то что жители Даньчжэня устали от повторных показов фильма, они, хоть и ругаясь, все же пошли в кинотеатр. Поскольку кино можно было смотреть бесплатно, Большеухий Лу был похож на генерала, потерявшего власть, он одиноко стоял у дверей, и его специально толкали и пихали, а кто-то даже издевательски достал денежную купюру: «Деньгами возьмешь?» Большеухий Лу неловко улыбнулся.

За несколько минут до начала показа я уже собиралась войти, как вдруг приметила знакомый силуэт. Он стоял далеко, возле мясных рядов, располагавшихся напротив, и смотрел в сторону кинотеатра. Я узнала, это был Сяо Мо.

Я хотела подойти и сказать, что сегодня кино бесплатное. Но он подошел первым.

Только это больше не был тот Сяо Мо, который продавал фруктовое мороженое. Грязное лицо, спутанные волосы до плеч, рваная и грязная одежда, на ногах шлепанцы. Во время ходьбы он держал руки в штанах, и холодный ветер делал его одежку все тоньше и тоньше. Он подошел к Лу Большеухому и заискивающе поклонился, стараясь изо всех сил польстить ему.

– Я хотел бы послушать кино, – умоляющим голосом произнес Сяо Мо, потирая ладони.

Лу Большеухий стоял на