В данный момент из гостиной звучал ее взбудораженный голос: «…сколько лет впустую… где тепло, элементарная благодарность… да какое там, досуг… я, Аня, не помню, когда мы с ним в последний раз…»

Скинув ботинки и куртку, Кирилл прошел в ванную комнату. Присел на край ванны, пустил холодную воду. Представил, как мать, с дурацким, собранным на затылке хвостиком, снует из угла в угол гостиной с трубкой у левого уха, каждый раз зачем-то поправляет отцовскую пепельницу, проходя мимо стола. Материнские телефонные откровения вызывали в Кирилле неприязнь и вместе с тем тоскливую жалость. Он не понимал, как можно, задвинув абсолютно все интересы, жить только выяснением с отцом давно загнувшихся отношений. Глядя на бодро хлещущую воду, он поднес ладони к струе – умыться, но передумал, подставил под струю голову целиком. Это было проверенное, мгновенно сгоняющее сонливость, усталость и ненужные мысли средство. Нещадно растерев лицо и волосы полотенцем, он отправился на кухню. Перед утренней поездкой на авторынок он почти ничего не ел, и сейчас в нем разыгрался аппетит. Распахнув двухстворчатый холодильник, он пробежал глазами по полкам, пестрящим пластиковым, металлическим, целлофановым изобилием. Половина продуктов хронически летела в помойку, но отец требовал, «чтоб было все и даже больше», и мать три раза в неделю послушно отправлялась в ближайшие «Глобус Гурме» или «Азбуку вкуса» исполнять его гастрономические запросы, благо оба магазина имелись на их улице. Кириллу хотелось банального бутерброда с желтым твердым сыром, он стал пробираться сквозь «Камамберы», «Дор-Блю», «Маскарпоне» к упаковке «Голландского». Вскоре появилась мать, подошла включить чайник.

– Вскипел две минуты назад.

– Хорошо, как раз не кипяток.

Она выбрала на полке банку с «Орхидеевым улуном», заварила его в специальной чашке, присела за стол напротив.

– Не надоело? – спросил Кирилл, откусывая бутерброд.

– Что? – пожала она плечами.

– Перетирать одно и то же со всеми подряд?

– Аня, между прочим, моя подруга. – Мать потянулась к вазочке за печеньем.

– Сука она, твоя Аня. Завистливая сука. Видел я ее глаза, когда в гостях была. Вот кто сейчас счастлив.

– Ты-то хоть не добивай.

– Не пойму я, ты у него в пожизненном рабстве?

– Предлагаешь нанять адвоката и объявить ему войну? И кто, как ты думаешь, победит в этой войне? – Она бросила сломанное печенье назад.

– Вышла бы на работу для разнообразия, переключила мозги.

– Кирюш, кто меня возьмет в сорок семь лет с таким перерывом в стаже? А потом, если и возьмут, зарплата вшивая.

Кирилл встал из-за стола:

– Все, разговор не задался. Я пошел.

У себя в комнате он раздвинул шторы, приоткрыл створку окна. Кирилл предпочитал работать обязательно за столом и в прохладе. Как можно, валяясь с ноутбуком на диване или сидя с ногами в кресле, создавать что-то стоящее? Сев за стол, он придвинул к себе серебристый «Мак», поднял крышку, кликнул стрелкой на «рабочем столе» в документ с названием «Ref», открылись нужные страницы, и он с удовольствием погрузился в работу.

Субботы он любил гораздо больше воскресений. В отсутствие отца атмосфера в доме разряжалась, Кирилл, пусть ненадолго, освобождался от незримого давления, от всеобъемлющей власти, которую тот пытался проявлять по любому поводу. Присутствие в квартире матери его почти не раздражало. Сегодняшний деловой настрой немного подтравливал ночной родительский скандал, но Кирилл пятнадцать минут назад дал себе в ванной комнате «правильную установку» и погрузился в работу мгновенно, без остатка. В понедельник он планировал сдать реферат руководителю.

Поступая три с половиной года назад на мехмат МГУ, он знал, что непременно выберет на третьем курсе кафедру теории вероятностей. Это была не просто одна из рядовых математических теорий. Это была целостная глубинная философия, охватывающая, по убеждению Кирилла, любую мелочь и одновременно все мироздание. Еще в школе, принимая участие в различных математических олимпиадах, он прочел работы Якоба Бернулли «Опыт новой теории измерения жребия» и «Искусство предположений», вник в понятия «математического ожидания» и «безрискового эквивалента», всей душой полюбил «Теорию риска». Это на сегодняшний день история открытий старшего представителя семьи Бернулли стала для математиков общим местом, а тогда, в XVII веке, гениальный швейцарец из Базеля сумел на два столетия опередить свое время. Именно он привнес эту теорию в Россию. Кирилл почему-то с детства верил в непознанную закономерность случайностей. Сейчас, на четвертом курсе, он писал реферат «О вероятных пространствах, в которых не существуют независимые события». В работе он хотел, помимо прочего, продемонстрировать, что математика вовсе не засохшая наука мертвых формул, а вполне живой, развивающийся, дышащий организм.

Маленький концертный зал Колледжа эстрадного и джазового искусства, что на Большой Ордынке, был переполнен. Слушатели представляли собой коктейль из студентов, их родителей, преподавателей, просто любителей живого джаза. Мест на всех не хватило, кое-кто стоял, подпирая собой стены. Алексей учился на выпускном курсе отделения «инструментов эстрадного оркестра». Для тех, кто хорошо его знал, он был не просто рядовым начинающим «духовиком», он был «духовиком», влюбленным в трубу до самозабвения.

Со сцены звучала классика жанра: Summertime Гершвина. Кто и как только не изгалялся над этой мелодией за время ее существования. И все-таки выступающая сейчас троица исхитрились сделать это по-своему. Пианистка представляла собой хара́ктерную актрису, плечи ее то опадали, то вздымались, спина то закруглялась в скобку, то превращалась в летящую ввысь стрелу, кисти и пальцы рук казались гуттаперчевыми. Небольшого роста, пухлень кий, с коротковатыми руками и ногами ударник двигался в иной, но не менее уникальной манере. Его жесты являли отточенный хип-хоп, способность туловища изгибаться, градус поворота головы зашкаливали, ладони, взаимодействуя с тарелками, виртуозно шаманили щетками. Не в пример пианистке и ударнику, Алексей оставался стойким оловянным солдатиком, к этому обязывала труба. Он позволял себе лишь отбивать такт ступней правой ноги. Но столь эклектичному трио непостижимым образом удалось слиться в удивительной звуковой гармонии. И вот слушателей накрыли финальный аккорд клавиш, последний затихающий выдох трубы, прощальное перешептывание щеток с тарелками, мгновение тишины… и зал взорвался аплодисментами.

Где-то во втором ряду сидели родители Алексея. Вероника Евгеньевна, преподаватель по классу фортепьяно этого же колледжа, и Олег Владимирович, бессменный журналист одной из московских газет. Кирилл хорошо знал этих милых его сердцу людей. Он не только был вхож в их дом с раннего детства, но и в пятнадцать лет сплавлялся с ними по реке Катуни, запомнив захватывающее путешествие по Горному Алтаю на всю жизнь. Сейчас он пытался узреть их головы, представлял их счастливые, гордые за Леху лица, однако никак не находил глазами их затылки. И тут взор Кирилла наткнулся на макушку девушки. Девушка сидела впереди через ряд, чуть правее от него, и, подавшись вперед, усердно аплодировала. Что-то заставило Кирилла задержать на ней взгляд, скользнуть с макушки по волосам, поймать линию плеч, спуститься вдоль спины к талии. Плечи были хрупкими, спина тонкой, изящной, а длинные, рассыпанные по плечам прямые волосы в искусственном освещении казались насыщенно-каштановыми. «Интересно, крашеные или нет?» – мелькнуло у Кирилла. Впечатление от девушки было кратким; еще не утихли аплодисменты Гершвину и выступавшей троице, еще музыканты улыбались и кланялись, но тут кто-то крикнул из зала: