Вот бы еще горячего мясного бульону — и все было бы просто замечательно!

Ромочка удивился, заметив у серого входа большое бледное пятно. Оказывается, Белая выросла, она больше не щенок, а молодая сука.

Зима шла к концу; света прибавлялось. Сначала изменения были почти незаметными, но постепенно дни делались длиннее и светлее. В возвращенном свете Ромочка заново узнавал морды и фигуры своих братьев и сестер. Тогда он впервые заметил, что Золотистая прикасается к нему реже, чем к остальным, и что за зиму он успел изучить ее меньше других.

Золотистая обращалась с ним отстраненно и терпеливо, как со всеми щенками, но если к остальным она относилась презрительно, то к Ромочке — скорее настороженно. Она никогда его не кусала. Сидела на своем посту у входа, вдыхала знакомые запахи логова и следила за ним. В поведении Золотистой Ромочка не чувствовал вражды. Но и откровенной радости тоже не было. Со временем ее пытливый взгляд стал не таким задумчивым и пронзительным. Слыша странные звуки, которые Ромочка иногда издавал. Золотистая прижимала уши к голове и внимательно следила за придуманными им играми, но с места не сходила. Иногда Ромочка натыкался на нее — если на него кидались все щенки разом и он не видел, куда бежать. И все же Золотистая никогда его не наказывала. Постепенно он привык к ее пытливому взгляду и уже не обращал внимания на ее горящие в полумраке глаза. В основном взглядами он с ней и общался. Часто Золотистая последняя укладывалась в спальное гнездышко. Ложилась она всегда с краю, а Ромочка сворачивался калачиком посередине, вместе с четырьмя младшими и Мамочкой.

Ромочке нравилось, что Золотистая так на него смотрит. Он знал, что нравится ей. Он не понимал, что Золотистая недоумевает, и часто подбегал к ней, чтобы та его лизнула. Остальных щенков Золотистая лизала все реже и реже, но ему иногда еще перепадала ласка — не тщательное вылизывание-умывание, как у Мамочки, а просто одобрительный поцелуй. Иногда, например, принося в логово живую крысу или крота. Золотистая звала его на урок. Ромочке не терпелось порадовать ее своими успехами. Но всякий раз, когда он подскакивал к ней, чтобы что-то показать. Золотистая садилась и наблюдала за ним: с явным интересом, но без всякого участия или ободрения — совсем как она следила за ним от входа.

В конце зимы, когда подросшие щенки то и дело кидались на Ромочку, испытывая его силы, среди пятерых братьев и сестер начался разлад. Буквально только что все пятеро младших были одинаково игривы, хотя и отличались повадками друг от друга. Проходила неделя, и вдруг кто-то прекращал играть. Черная перестала всех забавлять своими веселыми выходками. Она стала какой-то дикой и по-настоящему злобной. Она портила им всю радость от игр, и Ромочка очень обижался на нее. Хотя сверху, сквозь толщу снега, в логово начали проникать новые благоуханные запахи, щенки все чаще дрались, сами не зная почему — и не в шутку, а всерьез.

Если взрослые уходили на охоту, угомонить и примирить щенков было некому. Сначала все понарошку нападали на Черную, но та часто больно кусала Ромочку, а Белую полностью подчинила себе. Она рычала и кусалась до тех пор, пока более деликатная Белая не ложилась на пол, подставив агрессивной сестрице беззащитные шею и живот. На братьев Черная вообще не обращала внимания или огрызалась и целыми днями сидела в гнездышке одна. В то же время Серый все чаще и чаще навлекал на себя гнев взрослых. Он неоднократно пытался следом за ними выбраться из логова наружу или незаметно ускользнуть, пока другие играют. Если Ромочка строил для него лабиринт. Серый нарочно ломал его или просто перескакивал через него. Иногда Серый запрыгивал на статую и громко лаял, призывая Ромочку и остальных поймать его. Больше всего Серому нравилось, когда за ним гоняются. Погоня за Серым только злила Ромочку. Серый изображал жертву, поддразнивал его, но потом быстро убегал и не давал себя поймать. Ромочка не мог его схватить, а подбивать на охоту остальных ему было неприятно.

Они по-прежнему никуда не выходили из подвала. Воздух с каждым днем становился приятнее и теплее, зато внизу стало сыро и душно. Одежда натирала кожу, но стоило снять ее, как Ромочка замерзал. С каждым днем ссадины на ребрах и между ногами саднили все сильнее. На полу подвала появились лужи; вскоре гнездышко осталось единственным местом, не покрытым льдинками и тающим снегом. По ночам Ромочка слышал только «кап-кап» да плеск и треск тающего снега. И вдруг в подвал ворвалось весеннее солнышко и выманило всех наружу.

Ромочка, извиваясь, полз по заваленному битым камнем туннелю — навстречу солнцу. Он задрал голову и увидел наверху синь. По покрытой слякотью улице проехала машина; громко тарахтел мотор. От резких звуков у него заложило уши. По небу бежали дождевые облака. Следом за Ромочкой на двор выбрались щенки. Как же все они выросли, какими стали голенастыми! Они впятером носились по сугробам, забыв о прежних распрях. Здесь, на улице, все по-прежнему было покрыто серым снегом, но он таял, проседал снизу.

Потом пошел дождь, закрыв солнце белой занавеской.

Ромочка стоял на задних лапах и кружился на месте, задрав голову и раскрыв рот. Эта шепчущая вода, которая падала на снег, показалась ему чем-то знакомым — как будто он уже видел ее во сне.

Через месяц снежные сугробы осели, уменьшились и исчезли, оставив после себя черную холодную слякоть и грязную жижу. Ушли серая тяжесть и зимняя стылая синь. Обнажилась черная земля, покрытая прошлогодним бурьяном и мерзлой травой. Зато наверху, на ветках деревьев, набухали почки. Скоро все деревья стояли как будто в зеленой дымке. Даже несколько веток на старых яблонях во дворе покрылись клейкими красноватыми почками. Зеленая дымка отражалась в огромных лужах, они первые окрасили землю в зеленый цвет. Вся улица, весь квартал превратились в сплошную пелену этих зеленых и синих луж, похожих на подмигивающие глаза в выщербленном асфальте. Ромочка стоял в безлюдном переулке перед их логовом и поднимал руки вверх, к белому весеннему небу. Он тыкал пальцами в первые клейкие листочки. Он кружился по грязи — танцевал, как раньше под дождем на сером снегу. Четыре молодые собаки носились вокруг, вывалив языки, задрав головы, прижав уши. Они оставляли на дворе перепутанные цепочки следов. Вдруг из-за угла вывернула машина, обдавая обочины грязью. Притворившись, что им страшно, щенки бросились в развалины.

* * *

Молодым собакам, и Ромочке вместе с ними, предстояло многому научиться. Сначала им разрешили играть наверху, в развалинах церкви, а потом, мало-помалу, стали выпускать на травку, под яблони. Выбегать со двора на улицу, где ездят машины, можно было только со взрослыми. Они ходили на вылазки каждый день и иногда ночью, а утром и вечером, когда улица заполнялась людьми и машинами, старались отлеживаться в логове. Они быстро научились выслеживать друг друга на обширном грязном пустыре. Но идти за Мамочкой, Черным и Золотистой через пустырь или в обход, по тропинке через бурьян, им запрещалось. Когда Ромочка пытался идти за взрослыми, они на него рычали. Если он не слушался и шел за ними, они сердито огрызались, а если он упорствовал. Мамочка кусала его так больно, что он визжал. Теперь только она наказывала его зубами.