Башенный стрелок кинулся выполнять приказ Стрельцова. Почему с колонны ведут огонь, а ни один немец не падает! Маскарад! — разгадал маневр немцев Стрельцов.

Черная «эмка», грузовики и несколько танков подскочили к мосту и смело двинулись на восточный берег.

— Эх, не успел, Сергей… — пожалел старший лейтенант своего башнера и зло крикнул: — Вперед! Огонь!

Колонна наполовину переправилась. Танкисты ринулись навстречу ей, охватив с флангов, короткий бой был жестоким. Батальон мотопехоты немцев, переодетый в нашу форму, был смят и уничтожен.

Немцы двинули на мост танки. Скалов успел поджечь бикфордов шнур, но на него кинулся неизвестный в гражданском и ударил немецким штыком, норовя в бок, а потом оборвал шнур.

Скалов быстро пришел в себя, штык только слегка задел его. Сергей выхватил наган, но патронов в нем не оказалось. Башнер схватился с гитлеровцем врукопашную.

Танки громыхали над ними. Одолев мост, передние разворачивались для атаки. Стрельцов перестраивал роту, для контрудара, он готов был сгореть, но не пропустить врага. В этот момент Сергей изловчился, рукоятью нагана в висок оглушил своего противника и снова поджег шнур.

Мост взлетел на воздух с полувзводом вражеских машин. Стрельцов знал, в чем превосходство немецких танков над нашими: пушки у них большого калибра и броня тяжелее. Наши машины легче, поворотливее, и с коротких дистанций пушки бьют безотказно. Значит, ближний бой! Стрельцов повел роту на сближение, и ни одному немцу уйти не удалось, хотя у Стрельцова осталось не больше десятка боеспособных машин. Снарядов и горючего почти не было, а к мосту подходили новые немецкие танки. Они переправлялись под водой. Пришлось снова принять бой…

Человек десять уцелело из защитников переправы и — ни одной машины. Изодранный, в полуобгоревших комбинезонах, Стрельцов повел людей в лес, сгустившаяся темнота помогла им оторваться от противника. Шли всю ночь, боясь преследования, стараясь скорее выйти к своим. Шли, пока путь не преградила река, вброд ее не одолеть, решили сделать привал. С рассветом снова двинулись на восток.

Как ни трудно было, Стрельцов вывел свою десятку из окружения. Отдыхать не пришлось, да танкисты и не стремились. Они получили новые совершенные машины, о которых только мечтали, поглядывая на танк своего бывшего комбрига.

«С такими людьми, как Стрельцов и его ребята, не пропаду», — думал я.

Эшелон остановился. И поплыл прямо с запада зловеще нарастающий гул. Я сразу почувствовал себя ниже ростом, да и все почему-то сутулились, с беспокойством поглядывая на небо. Осеннее солнце давно закатилось, но западный край неба пылал, горизонт казался порванным, столбы огня и дыма перемежались. Глухо доносились разрывы. Там, в нескольких километрах от нас, был фронт.

Началась разгрузка. Танкисты торопились, в любую минуту могли налететь самолеты. Танки сердито рычали моторами. Трещали настилы. С платформ на разгрузочную площадку скатывались автомашины с боеприпасами и продовольствием.

Головной танк нашего комбата стоял еще на платформе. Ждали капитана. Он руководил разгрузкой батальона и, кажется, забыл про свой экипаж. В это время и налетели бомбардировщики. Сначала завыло небо, потом завизжало, и грохнула вокруг эшелона земля. Вспыхнули платформы и вагоны, к счастью, уже пустые.

Я захлопнул люк, и тотчас нашу машину подкинуло, я больно ударился о броню головой, от шишки спас меня толстый налобник танкошлема. По левому борту словно пневматическим молотом застучали, а потом ударили по башне. Это, как я узнал после, били по танкам в упор пикировщики.

Наш танк, кренясь на левый борт, стал медленно куда-то проваливаться. Подниминоги вцепился в рычаги и выжал газ на полный, включил главный фрикцион, машина сделала скачок куда-то вниз, выровнялась и понеслась по шпалам. Я еще раз ударился головой о триплекс, и опять танкошлем спас меня.

— Упрись ногами! — услышал я в шлемофоне хриплый голос старшего сержанта Скалова.

Машину подкидывало то справа, то слева: это рвались бомбы. Гул пикировщиков то нарастал, то удалялся. И в тон этому гулу колотилось сердце.

Почему я так боюсь? Неужели я трус?

Зловещий гул самолета накрыл нас, не стало слышно собственного мотора.

Ну, это конец, не уйти…

Спина Подниминоги выпрямилась, он опустил рычаги — гул пронесся над нами, впереди громыхнуло, танк бросился зверем вправо, и снова Подниминоги включил фрикционы. Танк, словно заколдованный от фашистских авиабомб, делал невероятные зигзаги, мчался вперед, а куда — никто из экипажа не знал, только бы уйти, выжить, спасти машину.

Наконец воздух над нами перестал дрожать, растаяли где-то на западе до тошноты противные завывания «фоккеров». Танк остановился. Я приоткрыл люк. Увидел полоску темно-серого неба и край луны за легким облачком. Шире открываю люк — и небо ширится, вот оно стало круглым.

— Да вылезай, не бойся! — крикнул Скалов. Очень громко крикнул, словно я был глухим. Оказывается, его оглушило сильнее меня, он собственного голоса не слышал.

Я высунулся по пояс из люка. Теперь небо надо мной было огромным, усеянным множеством звезд и звездочек. Радуясь, что жив, я огляделся. Танк стоял, уткнувшись в забор какого-то железнодорожного склада. Позади нас догорали остатки платформы, с которой Подниминоги рывком толкнул машину и спас ее.

— Вот и фронт, хлопцы! — раздался в шлемофоне голос механика. Открыв люк водителя, он курил, глубоко затягиваясь.

— Снежок! — опять громко крикнул Скалов. — Включай рацию, ищи наших.

Еще в дороге мою фамилию Снежков ребята превратили в Снежок. И Снежок стало моим именем, отчеством и фамилией для всех, кто меня знал.

Я включил рацию, но связаться с кем-либо не успел. Откуда-то из темноты вынырнул автоматчик.

— Бог миловал? — Он вскочил на броню, умостился рядом с люком водителя. — Комбат меня прислал, запаливай свой самовар, и марш на сборный…

— Торопкий ты, хлопец, — остановил его Подниминоги. — Потери есть?

— Без потерь боя не бывает, — ответил пожилой крепыш в стеганке с автоматом на груди. — Сгоретых нет, а подбитые есть.

Машина развернулась и пошла в сторону фронта.