И с безумным криком Эрик взбежал по ступеням во вражеские траншеи.

Хакон видел глаза молодого воина: они говорили о том, что Эрик смотрит словно сквозь красный туман. И дело не в той крови, что покрывает его лицо… Нет, некоторое отношение к этой алой дымке кровь все же имеет, потому что безумие боя всегда обладает привкусом железа. Обычными словами этой дымки не разогнать. Это могут сделать только смерть — или победа. Ведя свой отряд следом за сыном в гущу врагов, Хакон только надеялся на то, что безумие боя охватит и его тоже.

* * *

Бекк почувствовала, когда Жан вышел на верх каземата. Она ощутила на себе его взгляд. Она знала, куда он направился. Для этого ей не требовалось смотреть на него. Она неизменно ощущала его присутствие. Дома Бекк всегда знала, где именно он находится: работает на своих виноградниках, охотится на дичь в лесу, занят в оливковых рощах… Это ощущение его близости возникло задолго до их счастливых дней, еще в их первую встречу — девятнадцать лет тому назад. Каждый день Бекк могла точно определить его местонахождение в осажденной Сиене. Однако то, что некогда было благословением, теперь превратилось в проклятье. Ей не хотелось все время думать о нем. Ей вообще не хотелось о нем думать.

Бекк никому не могла рассказать об этом. Ни самому Жану, потому что Ромбо никогда не любил говорить о чувствах. Ни их дочери, их Анне, названной в честь королевы, ради которой Жан чуть не погиб. Это роковое имя и стало первым звеном в цепи, которая связывала отца и дочь так крепко, что не оставляла места для других. Ни ее пропавшему сыну, Джанни. Теперь уже не могла. Мужчина, которого Ребекка ощущала всем своим естеством и на которого теперь не могла смотреть, позаботился об этом, когда прогнал их сына из дома.

Бекк поставила мушкет на подставку, сделанную из мешка с шерстью, лежавшего перед ней на парапете, проверила тлеющий фитиль, пороховницу, нащупала свинцовые пули в кармане. Все-таки еще есть минуты, когда она может не думать о муже, — в приближающемся сражении. Однако если все пойдет в соответствии с замыслом Жана, ей не будет дано даже этого облегчения, потому что короткий бой состоится только под землей. Ребекке почти хотелось, чтобы план ее мужа не удался.

Подавшись вперед, она посмотрела сквозь амбразуру. В траншее флорентийцев напротив них, вниз по склону и примерно в ста шагах от стены, все было спокойно. Только время от времени чей-то голос звучал с поддельным спокойствием. Бекк знала, что за турами, наполненными песком, за фашинами и плетеными стенами бесшумно прячется множество людей, готовых хлынуть в туннель, как только возникнет такая возможность. Им было известно о существовании контрмины. Они надеялись, что их саперы наткнутся на нее и что она окажется плохо защищенной. В случае удачи кое-кто из врагов вскоре станет мишенями. Бекк переложила ложу, прижав ее к плечу, и, прищурившись, стала смотреть вдоль дула.

Прошло всего двадцать минут с тех пор, как Хакон увел свой отряд под землю. И вот тихий мир, лежащий напротив Бекк и ее отряда, постепенно начал наполняться шумом. Все началось с очень тихого хлопка — словно кто-то в отдалении уронил стеклянный сосуд. А потом раздался первый из множества криков — пронзительные взвизги страха и боли. Приказы, отдававшиеся хриплым шепотом, стали громкими, поскольку необходимость скрытности исчезла с появлением на позициях первых раненых. Бекк услышала, как на дальней стороне каземата вполголоса заклинает Жан, обращаясь к тем, кто находится внизу, — как будто они могут его слышать:

— Ну же, Хакон, веди их обратно! Фуггер, готовь взрыв! Шум во вражеских траншеях усилился десятикратно, словно кто-то вдруг распахнул окно над кипящим боем. Не заботясь о том, что в нее могут прицелиться, Бекк подняла голову. Она успела увидеть, как плетеное заграждение взлетело в воздух — с другой стороны в него резко ударили каким-то оружием или телом. Ограда упала на землю, и в дыре одновременно взметнулись два изогнутых клинка. Когда они опустились, Бекк услышала крик, который всегда сопровождал их сверкание:

— Хаконсон! Хаконсон!

Она стремительно повернулась и пошла к мужу — теперь ей это было совершенно не трудно.

— Жан! Они в траншее противника. Я видела Эрика!

— Проклятье! Проклятье на них!

Жан не смотрел туда — в этом не было никакой нужды. Он знал этот возглас не хуже ее.

— Им понадобится помощь.

Бекк направлялась к нему — а ему сейчас меньше всего хотелось ее видеть. Жан оттолкнулся от стены и побежал к двери. Спотыкаясь на ступенях, безмолвно и беспрестанно проклиная Хакона, он заставлял свои ноги и палку тащить себя к орудию, расположенному ниже всех, а оттуда — к спуску в подземный ход. Глядя в яму, Жан немного помедлил, но выхода у него не оставалось. Приказав трем стрелкам идти впереди с факелами, он судорожно вздохнул и полез за ними в яму. Свет ему не помогал — там все равно было затхло и мрачно, однако он быстро добрался до главного хода и миновал то место, где Фуггер слушал врагов и где лежал продырявленный и разбитый барабан. Сам Фуггер отыскался чуть дальше: держа лопату одной рукой, он прикапывал бочонки с порохом у деревянных подпорок на разветвлении хода.

— Хакон в траншее.

— Что?

Фуггер прервал работу и утер рукавом грязное лицо.

— Дурак! Я же говорил ему, приказывал…

Жан был вынужден замолчать: у него сорвался голос. Все равно это ничего не даст. Еще раз глубоко вздохнув, он спросил:

— Сколько, Фуггер?

— Всего несколько минут.

— Взрывай, как только сможешь. Нельзя рисковать: флорентийцы могут прорваться. Тогда Сиена падет.

— А Хакон?

Жан повернулся и бросил:

— Нам придется искать ему другой путь домой. Фуггер закончил утрамбовывать землю вокруг более крупных бочек. Пристроив меньший бочонок под мышкой той руки, у которой не было кисти, он открыл затычку. Оттуда посыпался порох.

— Убери факелы, Жан. Вытащи их из стен. Мы ведь не хотим, чтобы все взорвалось раньше времени.

— Но как ты увидишь, где проложить пороховую дорожку?

Фуггер улыбнулся:

— Это — мое царство. Как ты думаешь, много я видел в куче отбросов под виселицей?

— Не рискуй. Эти люди останутся здесь с аркебузами, чтобы тебя прикрыть.

С этими словами Жан повернулся и побежал к бастиону, по дороге снимая факелы со стен и туша их о землю. Ему необходимо было узнать, что происходит в траншеях напротив.

— К черту, к черту этих скандинавов! Я сам убью их, если этого не смогут флорентийцы!

* * *

Флорентийцы очень старались оставить Жана без этой работы. А также испанцы, швейцарцы и сборная солянка из немцев.

Поначалу они решили, что молодой солдат, вырвавшийся из-под земли, — это один из своих, сбежавший из подземного боя. Трое умерли, продолжая так думать, а еще трое попытались не умереть, выставив против кружащихся сабель рапиру, пику и лопату — все, что могло служить оружием. А потом вдобавок появился боевой топор, которым орудовал еще один рослый и светлобородый мужчина. Чуть позже к ним прибавились мечи в руках новых врагов. Опасаясь, что эти враги — не последние, и глядя, как стремительно погибают их товарищи, флорентийцы и их наемники бежали с позиций.