игроков, своих и чужих, должна была корректировать наши действия. Взял кто-то из них в руку пачку сигарет – играй дальше, повышай ставки, а взял коробку спичек, наоборот, – пасуй. Незамысловато и просто.

На следующий день, часов в пять, когда каждый был занят своим важным делом – кто-то, лёжа на кровати, читал, а кто-то писал за шатким столовским, на тонких ножках столиком с квадратной мерзко-синей пластиковой исцарапанной столешницей – в комнату, опять-таки без стука, вошли вчерашние аспиранты. На этот раз, надо отдать им должное, поздоровались. Мы не проявили никакой активности, что было частью нашего плана, и продолжали изображать повышенную занятость. Они потоптались и ушли. Через час ситуация повторилась, а ещё через полчаса они не выдержали и спросили:

– Ну что, пацаны, играть будем?

Оторвавшись от своих книг, журналов и просто бумаг с буквами, мы как бы нехотя, но в соответствии с четко разработанным планом, принялись рассаживаться. Если быть точнее, места нами, игроками, были уже заняты – мы на них писали и читали. Оставшиеся свободные, через один, были оставлены специально для гостей – одно место на стуле, а другое на кровати, конструкция которой постоянно заставляла сидящего скользить под стол и больше думать о балансе, чем о картах. Между аспирантами, опять же как бы случайно, оказался Манюня, который своим выдающимся телосложением был естественной помехой для их общения и мог легко со своего места контролировать и пресекать их переглядывания и подсказки.

Харьковские аспиранты нас так и не полюбили. Не скрою, отношения наши, всё-таки, изменились. Взаимная антипатия из ситуационной и спонтанной переросла в стойкую и непреходящую.

Этого ни мы, ни они не скрывали. Подлости с их стороны не прекращались, начиная с первой нашей встречи. То среди ночи приходят, включают свет и роются в своих буфетах, гремя склянками и хлопая дверцами. То, придя с практики, а дверь у нас не запиралась, мы обнаруживали, что все кровати сдвинуты, матрасы перевернуты. Создавалась видимость, что у них что-то пропало, и они добросовестно искали. На все наши претензии ответ один:

– Не нравится – не живите.

И лейтмотивом, который придавал их лицам ожесточенное вдохновение, была крылатая фраза:

– Партком во всем разберется.

Не любили мы их. Они для нас являлись какой-то обезличенной злобной массой. Вот мы и собирались отомстить их представителям доступными нам средствами, можно даже сказать, с их добровольного согласия.

Группа поддержки, как рояль в кустах, тоже была на местах – игра началась. Начали скромно, по маленькой, не зарывались, не рисковали, не блефовали. Тайные помощники прекрасно справлялись со своими обязанностями и постоянно семафорили. Вовремя предупреждали об опасности коробком спичек и рьяно поддерживали повышение ставок пачкой сигарет. Но когда кто-то из наших шёл на увеличение банка, твёрдо уверенный в выигрышности своей комбинации, аспиранты пасовали, и всё начиналось сначала.

Играть было скучно, безнадежность ситуации нашёптывала, что зря тратим время. Не проучим мы их и не заработаем, хотя эти два компонента в данной ситуации состояли в одновалентной связи. Варианты – нас накажут, мы проиграемся и разоримся – согласно тактической и стратегической доктрине, разработанной на военном совете, даже не рассматривались.

Все продолжалось так же нудно, пока один из аспирантов, сделав три замены карт и, видимо, собрав приличную комбинацию, не положил в банк сразу рубль. Для начала очень много.

«Да… Опыт нулевой, – подумал я, – у него на руках комбинация, а он торопится об этом заявить».

Я мог и не смотреть на группу поддержки – достаточно бросить беглый взгляд на Мурчика. Он уже успел посмотреть в мои карты (а как он гениально подглядывает в другие, я так ни разу и не заметил) и крутит в руке коробок спичек, подтверждая мою догадку. Нужно пасовать.

Я для вида задумался. Мурчик принял мою уловку за сомнение и решил расширить поток информации. Громко кашлянул, привлекая моё внимание, сел поудобней с маской отрешённости и безразличия, поёрзал для приличия на стуле и вроде как притих. Но нет. В руках у него оказалось уже два коробка спичек, которыми он ритмично, будто маракасами, принялся отбивать тревожные ритмы аргентинского танго.

Шура и Манюня ушли в пас, я остался один на один – нужно было принимать решение.

«Положить рубль и вскрыться бессмысленно, я его сразу же и проиграю. Проще всего бросить карты и спасовать… А может блефануть?

У меня на руках «тройка» в дамах и две маленьких червы, причем дама тоже червовая, итого три червы, но это не пять, это ничего – чистый проигрыш. Судя по двум коробкам спичек у Мурчика в руках, у аспиранта не меньше чем «стрит», шансов выиграть, уравняв ставки, нет. Только блеф. А если он упрётся? Попробую поднять его до десяти рублей, чтобы испугался. А если не испугается?»

Поколебавшись ещё немного, секунды две-три, я положил в банк три рубля. Ритм аргентинского танго зазвучал ещё громче, амплитуда движения рук Мурчика с коробками спичек достигла небезопасной для окружающих нервной пульсации. Мурчик знал и мои кары, и аспиранта. Излишек информации его будоражил.

Аспирант, видимо, обалдевший от того, что у него есть комбинация и может выиграть, тут же торопливо положил в банк свою трёшку, тем самым предлагая вскрыть карты и подтвердить свою победу. Я положил синенькую пятерку.

В комнате наступила тишина. Аспирант думал. Манюня, внимательно глядя на меня, неторопливо перетасовывал оставшиеся без игры карты. Практически одновременно поднялись из-за стола не участвующие в игре Шура и второй аспирант. Обойдя стол, аспирант долго смотрел в карты своего товарища, потом они начали шептаться, посматривая в мою сторону. Я сидел сфинксом, стараясь не проявить никаких эмоций. В это время Шура, потягиваясь и похрустывая суставами, прошел мимо Мурчика. Как бы в порядке проведения разминочной зарядки он наклонился на долю секунды так, что его ухо пролетело возле Мурчика лица, и по шевелению Мурчика губ я понял, что тот Шуре что-то сказал. Что-то короткое, но очень ёмкое. Например, «без двух червей колор» или «без дамы каре». Затем таким же вальяжным шагом, ещё раз потянувшись и издав львиный рык, Шура уселся на свое место. Аспирантский совет в Филях окончился передачей игроку двух бумажек по пять рублей, одну из которых он тут же положил на стол.

Ситуация прояснилась, у них осталось ещё пять рублей, и если я положу десятку – они сдуются. Во внутреннем кармане у меня хранились деньги на дорогу домой, их трогать нельзя, но не сейчас – до мелкой дрожи внутри живота чувствовал, что выигрыш близко. Я