и оставались ими, несмотря на то что Блейк переехал в Лондон.

– Привет, это я.

– Дункан, блин. Я пытался дозвониться до тебя. Где ты, черт подери, находишься?

– И тебе «черт подери».

– Вчера звонила твоя мама, ты в курсе? Хотя, видимо, в курсе, раз звонишь.

– Да, уже знаю… спасибо, что разобрался с ней.

Дункан не сомневался, что Блейк вежливо поговорил с его матерью. Во время учебы в колледже, по утрам, когда Дункан отсыпался, Блейк всегда был рядом, чтобы придумать историю для звонившей миссис Леви. Именно ложь Блейка укрепила доверие между двумя друзьями. До встречи с Блейком Дункан втайне, с чувством вины нес бремя своей лжи, но более гибкая совесть Блейка облегчила его страдания.

– И, думаю, ты также знаешь, – продолжил Блейк, – что она считает, будто ты здесь, со мной, ищешь работу?

Эту историю Дункан придумал в последнюю минуту. Поскольку он уже вынужденно лгал матери, то решил, что с таким же успехом может сказать ей что-то, что она хотела бы услышать: например, что он наконец решился на регулярную, хорошо оплачиваемую корпоративную работу.

– Прости, я должен был предупредить, что использую тебя как оправдание. Честно говоря, я и представить не мог, что ей придет в голову искать меня. Понятия не имею, почему она это делает.

– А я имею, – объявил Блейк и замолчал, ожидая, что Дункан спросит. В таких мелочах Блейк частенько пытался показать свое превосходство – особенность, на которую Дункан не обращал внимания, пока Джина с явным отвращением не указала на нее.

– Ты собираешься мне сказать или как?

– Какой-то парень позвонил ей и спросил о тебе. Соответственно, она занервничала.

При этих словах пульс Дункана подскочил. Он должен успокоить себя: конечно же существует несколько возможных объяснений. Ему не стоит думать о худшем.

– У парня есть имя?

– Она не называла. Но, похоже, ее беспокоит, что ты во что-то вляпался.

– Черт. Ладно.

Дункан думал о своей матери, о тревоге, которая мучила ее. Он почти мог слышать ее голос, голос из его детства, который встречал его у двери, если он хотя бы на десять минут опаздывал домой из школы: «Кто-то мог тебе навредить! Тебя могла сбить машина! Ты знаешь, через какие муки ты заставил меня пройти?»

Как бы она отреагировала теперь? Он находился за океаном, в недосягаемости, а она получала тревожные телефонные звонки от незнакомцев, которые расспрашивали о нем. Дункан съежился.

– Чувак! – снова заговорил Блейк. – У тебя какие-то неприятности? Что-то с деньгами? Тебе одолжить?

– Это… не волнуйся. Мне просто нужно позвонить матери, успокоить ее.

– А где ты вообще? Как с тобой связаться?

– Я… э-э… переезжаю из отеля в отель.

– Какие отели? Где?

– На самом деле я сам пока не могу точно сказать.

– Блин, просто скажи мне, где ты, чувак! Город? Страна? Континент?

Он почувствовал внезапное желание сдаться, признаться во всем своему старому товарищу, но вмешался здравый смысл. Если что-то и омрачало их дружбу, так это отношение Блейка к Джине. Для циничного, прагматичного Блейка Джина являлась безумным, даже опасным романтиком. Мать Дункана разделяла эту позицию – именно Джина сбила ее сына с истинного пути, по ее вине он отказался от финансового успеха ради артистической карьеры, которая не сложилась, и теперь в какие бы неприятности ни попал Дункан, Блейк будет считать, что это вина его жены. Поэтому Дункан решил ни в чем не признаваться.

– Мне пора, Блейк. До скорого.

Прежде чем повесить трубку, он услышал, как раздраженный Блейк что-то кричит. Дункан на мгновение замер, склонив голову, готовясь к истерике матери, однако, собравшись с мыслями, набрал ее номер.

– Мам, – проговорил он небрежно.

– Дункан, слава богу! Ты жив!

– Конечно я жив.

У него было все то же чувство, которое он постоянно испытывал, когда набирал ей, – сожаление, что не позвонил раньше, и одновременно – что вообще позвонил. На заднем плане он слышал телевизор, шестичасовые местные новости, которые его родители смотрели каждый вечер и в которых, казалось, всегда перечислялись исключительно опасности, подстерегающие снаружи.

– Где ты? – требовательно спросила она. – Блейк сказал, что ты уехал из Лондона в Уэльс.

– Да, верно, небольшое путешествие. Побаловать себя.

– Это значит, что собеседование прошло хорошо?

– Трудно сказать; на самом деле нужно просто подождать.

Сквозь ее тревогу Дункан распознал нотку надежды. Он не был уверен, чувствовал ли себя лучше или хуже из-за этого, но предположил, что это хороший знак: что бы она ни услышала о нем, это не слишком огорчило ее.

– Слушай, Блейк упомянул, что тебе кто-то звонил и спрашивал обо мне.

– Верно. Твой друг. Он сказал, что ему нужно связаться с тобой. Сказал, что это важно.

– Он назвал свое имя?

– Грэм Бонафер.

Дункана охватило неприятное чувство, хотя он вряд ли мог назвать себя удивленным. Следовало ожидать, что Грэм обратится к любому, у кого есть связь с Дунканом. По крайней мере, как выяснилось, Грэм мало что рассказал его матери, тем самым проявив сдержанность. Пока. Но, возможно, за этим звонком стояла молчаливая угроза, способ дать понять, что Грэм всегда может связаться с его близкими и рассказать им все что заблагорассудится. И что делать Дункану, чтобы защитить свою мать? Ничего. Все, что было в его силах, – это подбодрить ее в данный момент, дать любые пустые обещания, в которых она нуждалась: да, он позвонит снова через несколько дней; да, он скоро улетит домой; да, он возлагает большие надежды на эту работу, чувствует, что удача вот-вот повернется к нему лицом.

– Я скоро позвоню тебе снова, мам. Не хочу, чтобы ты беспокоилась обо мне. Люблю тебя. Я в порядке, не сомневайся.

Глава третья

Джина

Вена, июнь 1996 года

Первое утро в Вене выдалось прекрасным – голубое небо, теплое солнце. Джина предложила Дункану отправиться на Штефансплац, чтобы насладиться долгой прогулкой по центру города. Первым пунктом был собор Святого Стефана – готическое здание с крышей из узорной разноцветной черепицы, которая показалась Джине похожей на змеиную кожу, когда она увидела эту церковь впервые во время прошлого посещения Вены. В тот момент девушка предположила, что это рефлексия, вызванная угрызениями совести и ощущением неловкости, охватившая ее в этой поездке из-за окружения, в котором она находилась.

Ей пришлось оставить Дункана в Нью-Йорке на целых две недели; она чувствовала себя ужасно и постоянно думала о нем, сидящем в духоте в их квартире с едва работающим кондиционером, который мог разродиться только теплым воздухом. В то время как сама она