Что до скорости, то в лучшем случае процесс, без помощи гримуара, занимал до пяти секунд, а это попросту несерьезно. Не говоря уже о том, что Ардан никак не мог проверить, сможет ли он использовать Стрелу в момент неожиданности или без предварительной подготовки. Рядом ведь больше не было вампира, бросающегося в него камнями…

И только после практических тренировок с Ледяной Стрелой, Арди переходил к тренировкам искусства Эан’хане. В отличие от занятий со Звездной Магией, здесь не требовались ни расчеты, ни печати, ни бесчисленные попытки довести действия до автоматизма.

Только разум, воля и желание. Соединив их воедино, Говорящему требовалось услышать среди шепотков мира то, зачем он «приходил».

И, обычно, Ардан заканчивал занятия именно так — лежа на полу, открыв миру свое сознание. Но, несколько дней назад ему показалось, что под конец занятий кто-то или что-то следит за ним.

Скорее всего — магия Урносова, решившего подглядеть за гостем. Так что Арди решил изменить расписание, чтобы не давать Старшему Магистру лишней пищи для размышлений.

И стоило ему открыть волю окружающему миру, как в безмятежной атмосфере тренировочного зала Ардана окутала симфония приглушенных отголосков. Камень под ним, прежде теплый, оказался холодным и неподатливым, но тот обнимал его и поддерживал, пока юноша тянулся сознанием к глубинам своих ощущений. Тусклый свет, прежде неживой, затанцевал, а сами светильники предстали безмолвными часовыми, играя на хитросплетениях выгравированных на стенах узоров.

По мере того как Ардан погружался все глубже и глубже, окружающие звуки комнаты стихали, сменяясь трелью неземных голосов. Те перекликались между собой, легким шелестом ветхих свитков, хранящихся в библиотеке этажом выше, или призрачной мелодией ветра, проносящегося по бесплодным просторам гранитных набережных и зданий из стали и бетона.

Эти голоса сплетали затейливые истории о забытых эпохах и невиданных мирах; о местах, где в воздухе витала магия и где звезды вели длинные разговоры с землей. Они бормотали на древних и загадочных языках, а их отзвуки были столь богаты и запутанны, что проносились мимо него, такие же неуловимые, как и лунные лучи, пробивающиеся сквозь полог хмурой ночи.

Их шепот Ардан тоже слышал.

Те бренчали струнами гитар и звенели под пальцами незримого музыканта, едва касавшегося клавиш призрачного рояля.

Каждый голос представал загадкой, именами и преданиями, с которыми ему еще только предстояло столкнуться. Они были похожи на далекие созвездия, сияющие и манящие, но остающиеся недоступными для его понимания, окутанные пеленой загадочности.

И он бежал мимо них, лишь ненадолго задерживаясь, чтобы полюбоваться призрачной красотой.

Ардан искал другое.

То, одно из немногих имен, что ему прежде уже доводилось слышать.

Там, среди тихого, едва различимого оркестра шепотов возник один-единственный голос — не просто голос, а целая песня. Она звучала чистыми и ясными напевами, подобно звону морозного колокольчика или песне северного сияния. Прозрачные кристаллики танцевали навстречу друг другу, каждый из них острее и ярче предыдущего, храня внутри лабиринта из отсветов память зимней ночи и ласку снежного ветра. Когда Ардан потянулся к ним, ему показалось, что знакомая рука, холодная и в то же время успокаивающая, переплелась с его собственной в попытке затянуть внутрь клубящегося белого шторма.

Звуки, образы, ощущения и все то, чему в человеческом языке не было слов, рисовало в сознании Ардана яркие картины.

С карнизов ветхих домиков, как драгоценные кинжалы, свисали затейливые и изящные сосульки; густые снежные шквалы с безмолвным благоговением обрушивались вниз с горных вершин, укутывая вековые леса в сверкающие белые плащи; замерзшие озера, огромные и безмятежные, бесплотно мерцали в объятиях серебристой луны. Дети играли в снежки и их смех звенел среди мерцающего покрова, укутавшего блеском уставшую землю.

И сама земля.

Изнывавшая от жары, утомленная рождением новых всходов, спряталась в неге холодного сна, внутри которого она могла отдохнуть и набрать сил перед началом нового цикла.

Это имя для Ардана не было просто словом или образом, а скорее отзвуком из глубины души, заветным воспоминанием, которое жило с ним на протяжении прожитых зим и звало его домой сквозь время.

Он чувствовал непреодолимую тягу, желание слиться с этим голосом, стать единым целым с морозными объятиями столь знакомых образов. Но как только Ардан приблизился к источнику, как только он почти почувствовал, что ледяные нити обвивают его сознание, Имя ускользнуло.

Его форма неустанно изменялась, напоминая то переменчивость снежной бури, то мимолетное мерцание инея под первыми лучами рассвета, то хруст замершего воздуха посреди острых, каменных пиков.

И с каждым мгновением, проведенным Арданом в этой несмолкающей круговерти, он постепенно терял самого себя. Свои мысли, свою память, даже собственное имя — все это растворялось, становясь, постепенно, частью той песни и танца, которыми манило его Имя Льда.

Зная, что может потерять себя, Ардан «схватил» одну из снежинок с далеких горных вершин, а может и льдинку с поверхности спящей реки, или поймал снежок, пущенный в него смеющемся ребенком или же пленил отзвук хрустящего снега, проминающегося под шагами охотников и добычи.

Когда же он открыл глаза, то прошептал услышанные им слова и на его руке появилась маленькая, не больше спичечного коробка, льдинка.

Мгновение и вот она раскинула широкие крылья и к потолку зала взмыл миниатюрный, ледяной орел. Его прозрачное, гладкое тельце ловило лучи света, искажая и преломляя их, а снежные перья роняли вниз мерцающий дождь из мельчайших снежинок.

Ардан произнес слова, не губами и языком, а волей, сердцем и разумом и ледяной орел, рухнул вниз в крутом пике. Ардан произнес другие слова и тот снова взмыл вверх, раскинув свои маленькие, но такие крепкие крылья.

Ардан протянул ладонь, прошептав новые слова и орел, вернувшись обратно, предстал в образе могучего мустанга прерий. Отбивая копытом снежные искры, он понесся по невидимым глазу воздушным тропам.

А затем все прекратилось.

Мустанг исчез, упав на пол льдинкой, мгновенно растворившейся в прозрачной, белесой дымке.

Арди, со вздохом, посмотрел на указательный палец левой руки, на подушечке которого уже затягивалась едва заметная алая точка, оставленная иголкой.

Мало того, что он не мог взять с собой больше, чем самый маленький осколок Имени Льда, так еще и не был способен удержать концентрацию и волю даже, когда его отвлекала такая мелочь, как уколотый палец.

— Тоже мне, Говорящий, — прошептал юноша и тут же дернулся в сторону дверей.

Может это из-за того, что он уже не в первый раз ощущал, как за ним наблюдают, а может потому, что совсем недавно бродил сознанием по изнанке