Я в лифт не зашла – развернулась и бросилась в другую сторону, просто чтобы увеличить дистанцию между мною и Андре настолько, насколько это возможно. Чтобы притяжение исчезло, чтобы пропала эта проклятая гравитация, это затягивание в бездну. И я бежала, как сумасшедшая. Я проигнорировала изумленные взгляды консьержей, пролетела мимо швейцара, побежала по улице, стараясь не думать о том, какое впечатление я могу произвести на парижан. В конце концов, они видали всякое. Что происходит в Париже, остается в Париже.

* * *

Дожить остаток этой ночи в одиночестве казалось подвигом. Я не знала, что сделал Андре после моего странного, даже нелепого бегства из отеля. Сделал вид, что он не со мной? Дал закрыться дверям лифта, а затем покинул здание через запасной выход, отводя глаза от насмешливого персонала? Бросился меня искать? Маловероятно.

Когда я вернулась, швейцар сделал вид, что нет ничего особенного в том, что гость возвращается ночью, в слезах, в гостиничных тапках. Это было и унизительно, и умиротворяюще в одно и то же время.

Я знала, что где-то в маминых чемоданах есть таблетки, которые она принимала, чтобы «расслабить нервы», и хотя я всегда осуждала ее за это, сейчас я набросилась на баулы в поисках порошка забвения. Болела голова. Я искала что-нибудь с окончанием «зепам», что-нибудь, то, что для простых смертных обязательно требует рецепта, но ведь «великой актрисе» многое доставалось просто так, за красивые глаза. Таблетки тоже, стоило ей только попросить. Обычно у мамы имелась огромная аптечка, но я боялась, что она забрала ее с собой в отель. Таблетки были, но все не те. Я перерыла все ее вещи, нашла безумно утягивающие тело «боди», в которое были завернуты несколько упаковок с витаминами, нашла дорогие крема, пахнущие так, что невольно хотелось зачерпнуть чуть-чуть и намазать на нос. В наружном кармане одного из чемоданов я с удивлением нашла коробку, в которой лежали тонкие шприцы. Я стояла, держа в руках целый ворох одноразовых шприцов, не зная, что делать и как реагировать. Запасливая наркоманка, решившая захватить немного с собой на случай, если во французских аптеках кончатся иголки? Моя мама? Ерунда, она наверняка колет столь популярные сейчас витамины группы Б, которые почему-то лучше усваиваются в виде уколов.

Впрочем, не знала, что она вообще умеет делать уколы.

Снотворное нашлось во втором чемодане. Мама столь одержима страхом не уснуть из-за нервов, что так или иначе запихивает транквилизаторы в самые разные места – на всякий случай. Я проглотила одну маленькую таблетку, запив ее стаканом простой воды из-под крана. Мама как-то рассказывала мне про место в Норвегии, какую-то деревню, где водопровод подключен к местному горному ручью-водопаду. И что, живя там, на берегу древнего фьорда, попивая воду из горного ручья и даже смывая унитаз ей же, можно прожить лет до ста – если не утопишься во фьорде от скуки. Я подумала и выпила вторую таблетку.

– Ты какая-то вареная, – с подозрением смотрела на меня мама, когда я, десятью часами спустя, стояла около ее кровати. Сама она без аппетита ковыряла какую-то пресную запеканку, решительно отставив суп с крупными кусками капусты. Вот вам и пресловутая французская кухня.

– Жара. Что это за баланда? – Я кивнула в сторону супа.

– Они считают, что мне необходимо почиститься перед операцией, – фыркнула мама, поморщившись. – А мне кажется, что этим я только пачкаюсь. Почему ты так поздно пришла?

– У меня были дела, – пробормотала я, отведя глаза. – Я переводила. Ты приедешь сегодня?

Я посмотрела на маму с надеждой. Одиночество не так привлекательно, когда ты каждую минуту ожидаешь визита мужчины с уникальным запахом. Я пришла позже, потому что надеялась миновать время обхода. Сегодня в отличие от вчерашнего дня я не хотела с ним встречаться. Как я посмотрю ему в глаза.

– Да, приду. Даша, пожалуйста, разбери мою почту. Я не хочу напрягать глаза, прочти мне, что там понападало. – Я достала из маминой сумочки ее телефон. Для мамы, чтобы читать мелкие тексты, нужны были очки, а она не переносила даже мысли нацеплять их себе на нос. Поэтому, когда могла, использовала меня, или Шурочку, или любого из своей многочисленной свиты. Я читала ей ее почту, еще когда была в школе.

– Спама-то набралось! – возмутилась я. – Ты что, совсем не отключаешь рассылки? Везде подписываешься, где только можно?

– Я нигде не подписываюсь, – возразила мама, глядя в окно. – Оно само как-то подключается.

– Письмо с киностудии.

– Что там? – тут же оживилась мама.

– Они поздравляют тебя с днем музыкантов, играющих на народных инструментах.

– Господи, какой идиотизм.

– Да уж. Уверена, что ты каким-нибудь образом, сама того не заметив, вступила в их сообщество. И теперь, ко всему прочему, ты еще и почетный балалаечник.

– Балалаечница, – рассмеялась мама, пока я читала другие сообщения. В основном всякая чушь. Несколько писем от поклонников, которые бог весть как, но обзавелись маминым реальным адресом. Хорошо, что есть функция блокировки.

– Тебе пришел счет на электричество.

– Отправь Шуре, – покачала головой мама. – Они поднимают эти тарифы каждый день.

Я рассмеялась, а мама посмотрела на меня обиженно.

– Что? Я не могу быть в курсе последних новостей?

– Можешь, но я не думала, что тебя это волнует! – покачала головой я, громко смеясь. – Ты даже не знаешь, как выглядит квитанция. Может быть, ты стала выключать за собой свет, когда выходишь из комнаты?

– Но тогда мне ведь придется входить в темную комнату! – притворно возмутилась она, театрально взмахнув руками. Я всегда обожала следить за мамиными руками, они жили своей жизнью, они грациозно и беззвучно рассказывали свою собственную историю. Мама могла быть холодна, но ее руки полны скрытых намеков. Она могла улыбаться, но ее руки ставили человека на место – одним щелчком. Я никогда этого не умела. Я смеялась и смотрела на маму, когда она вдруг принялась поправлять волосы. Я поздно спохватилась, поняв, в чем причина ее попытки навести лоск. Я продолжала сидеть на стуле и болтать ногами, когда услышала сдавленный кашель за спиной. Андре не заболел, он просто кашлянул, чтобы привлечь мое внимание. Еще один человек, чьи руки живут отдельной жизнью и имеют на меня огромное влияние.

– Ты в приличной обуви! Как неожиданно, – сказал он совершенно спокойным тоном, по-французски, но челюсть его была сведена, он плотно сжал губы и принялся сверлить меня взглядом.

– Добрый день, – ответила я вежливым, официальным тоном по-русски.

– Погода испортилась, – ответил он и пожал плечами. Затем он демонстративно отвернулся и стал вести себя так, словно меня вообще не было в комнате. Я сидела ни жива, ни мертва, пойманная слишком неожиданно, чтобы успеть нацепить подходящую случаю маску. Я же не актриса. Я – сплошное недоразумение.

– Ну что там анализы? – спросила мама, поглядывая на меня странным взглядом. – Смогу я сегодня убраться из вашей стерильной тюрьмы, Андре?