Когда в главном зале все же требовалось мое присутствие, я выбирала обходной путь. Но зачастую это было ничуть не лучше, чем спускаться по лестнице с призраком. Как только я появилась на пороге кухни, бурная деятельность, предварявшая пир, мгновенно прекратилась, и все уставились на меня.

Поворачивать назад было поздно, поэтому я с гордо поднятой головой прошествовала мимо дымящихся блюд с мясными пирогами и подносов с жареными утками, ожидавших своего часа. Я знала, что слуги считают меня чудачкой, но делала вид, будто это нисколько меня не смущает.

Гости увлеченно беседовали, и, похоже, никто не заметил, что я вошла через черный ход. Один только Келлан молча ждал неподалеку. Он давно привык к моим странностям, убедив себя, что я стала жертвой обстоятельств. Он считал, что, если бы не моя помолвка с аклевским принцем, никто не стал бы обращать внимания на мои эксцентричные привычки и необычный цвет глаз, и мне не пришлось бы передвигаться по замку окольными путями. Расскажи я ему о мужчине со сломанной шеей – или о девушке с фиолетовым лицом, мерно покачивавшейся в пруду с лилиями, или о женщине с пустым взглядом, гулявшей по парапету западного крыла, – он бы решил, что я тронулась умом.

Келлан проводил меня к моему обычному месту за королевским столом. В мундире цвета слоновой кости с золотым шитьем и сапфирово-синем плаще, составлявшим парадное облачение королевской стражи, он был неотразим. Я покусывала внутреннюю сторону щеки, стараясь не смотреть на непослушный завиток, изящно упавший ему на лоб.

– Ты сегодня не в черном, – заметил он. – Я и не догадывался, что в твоем гардеробе есть другие цвета.

– Я не всегда ношу черное.

– Ах да, однажды я, кажется, видел тебя в сером.

Я не знала, сердиться мне или смеяться, но Келлан не стал ждать ответа и встал у меня за спиной. Теперь, когда мы были на виду у всего зала, он снова вел себя как стражник. Условности давались ему легко. Он закрывался ими, как маской. И теперь на месте своенравного юноши, который, смеясь и шутя, научил меня ездить верхом, когда мне было четырнадцать и никто не хотел со мной дружить, стоял строгий и рассудительный рыцарь, которому я могла доверить свою жизнь, но не секреты. Первого я любила, тихо и ненавязчиво, не посвящая никого в свои чувства, второму же была благодарна. Когда он был таким отстраненным, таким суровым и непреклонным, мне легче было себя убедить, что я потеряю не так уж много.

– Поприветствуйте королеву Женевьеву и принца Конрада. – Гости нестройной волной поднялись со стульев, и королева с наследным принцем вошли в зал. Конрад вел матушку под руку, гордо вскинув подбородок, хотя ростом был вдвое меньше ее. Всеобщее внимание было ему не по душе. Пирам он предпочитал книги, а светским беседам – арифметические задачки. Держался он очень прямо, выпятив грудь и расправив плечи. Видно было, что тренировался. Он даже немного улыбался. В свои без малого семь лет он был миниатюрной копией нашего отца: те же золотые кудри, те же ясные голубые глаза. Когда он увидел меня, улыбка исчезла с его лица, и сходство пропало. Он вежливо кивнул в мою сторону.

Раньше у нас была тайная игра: гуляя по замку или по саду, я прятала для него гостинец, а неподалеку, на дверной ручке, ветке дерева или лестничном пруте, оставляла подсказку – яркую ленту. Цвет ленты служил ключом к местоположению подарка. Желтый означал «вверху», синий – «внизу», красный – «на севере», зеленый – «на юге», фиолетовый – «на востоке», оранжевый – «на западе». Если лента была белой, приз находился в двадцати шагах от нее, если черной – в десяти, но был скрыт из виду. Обнаружив очередной подарок, Конрад прятал что-нибудь для меня, по тем же правилам. Игра была прекрасным предлогом его баловать. Я задаривала его сладостями, сборниками загадок и маленькими игрушками, за которыми тайком бегала на рынок. Ему легче удавалось сосредоточиться на уроке или высидеть до конца длинной церемонии, когда в руках была шкатулка с секретом, или игрушка-вертушка, или кольцо с компасом. Своим лучшим подарком я считала затейливую фигурку величиной с грецкий орех из металлических деталей и магнитов. Сгибая и переставляя их, можно было собрать с полдюжины различных животных.

То было счастливое время, но длилось оно недолго. Молва неизбежно должна была добраться и до него. Похоже, за последние несколько месяцев он узнал, какие обо мне ходят слухи, понял их значение и начал в них верить. Он стал относиться ко мне с подозрением, и я знала, что рано или поздно его недоверие выльется во что-то большее. Наблюдать, как меняется его отношение ко мне, было просто невыносимо, и, не придумав ничего лучше, я стала его избегать.

Когда матушка с братом заняли свои места, остальные тоже сели, и вокруг нас закружили слуги, зажигая свечи и наполняя кубки. Слева от меня стояло кресло покойного отца. Оно будет пустовать до тех пор, пока Конрад не взойдет на трон. По правую руку от меня обычно сидела дряхлая и беззубая маркиза Галле, в силу старческого слабоумия неспособная вести со мной разговор (или жаловаться на наше соседство). Но на этот раз ее место занимал человек в черной сутане члена Трибунала.

– Чудесно выглядите, принцесса, – сказал Торис. – Этот цвет вам к лицу.

– Спасибо, – натянуто улыбнулась я.

Он рассеянно переставлял приборы, поблескивая перстнями, по одному на каждом пальце. Матушка рассказывала, что когда-то он был ученым и страстно увлекался историей. Когда-то он путешествовал в далекие страны в поисках мифов и артефактов. Когда-то завоевал сердце ее кузины Камиллы благодаря чувству юмора и острому языку. По словам матушки, смерть жены сильно его изменила. Я хорошо помнила Камиллу. Она была доброй, милой и прекрасной, как летний день. Торис времен моего детства был таким же мерзким, как и тот, что сидел сейчас рядом и выкладывал столовое серебро стройными рядами. Если этот человек и был когда-то другим, перемена в нем произошла задолго до смерти Камиллы и уж точно не на моей памяти.

Когда вилку для рыбы и ложку для супа разделял ровно дюйм, Торис небрежно заметил:

– Сегодня утром, дорогая принцесса, я видел вас там, где вам быть не положено. – Облокотившись на стол, он подался вперед и повернул голову в мою сторону. – Вы стали весьма безрассудны, вам так не кажется? Я бы на вашем месте поостерегся.

– Матушка меня уже отчитала.

– Вам следует к ней прислушаться. Великая женщина ваша матушка.

Мои губы скривились в усмешке. Конрад родился спустя восемь месяцев после гибели Камиллы и отца. За это время Торис успел пробиться в ближайшее окружение моей матери. Они же оба познали горести вдовства! Но никто не сомневался, что им двигал и другой мотив. Ренольтский трон передавался только по мужской линии. А значит, если бы матушка родила девочку, положение нашей семьи мгновенно бы изменилось. Чтобы остаться у власти, ей пришлось бы как можно скорее снова выйти замуж. Торис был очевидным кандидатом, все так говорили.

Но вскоре у матери родился сын, наследник престола. При мысли о том, что ей не придется выходить замуж (больше того, повторный брак только бы ослабил притязания Конрада на трон), я каждый день вздыхала с облегчением. Можно было не опасаться, что Торис станет моим отчимом. Или королем. Я даже не знала, что из этого хуже.