Торис наблюдал за мной с отеческой заботой во взгляде.

– В силу своего положения я, по просьбе вашей матушки, не раз отводил от вас подозрение. Теперь, когда дело Мейбл Дойл и той второй женщины – Гарриет, кажется? – словом, теперь, когда эти дела закрыты, я не сомневаюсь, что мне снова придется употребить все усилия, чтобы вас защитить.

– Хильда, – пробормотала я. – Ее звали Хильда.

– Почему, скажите на милость, вы запомнили ее имя? – Его тонкий нос презрительно наморщился. – Именно из-за таких вещей люди вас остерегаются. Ваши симпатии вызывают подозрения. Предупреждаю, когда-нибудь Хильды закончатся, и мне больше нечем будет отвлекать Трибунал.

Торис ухмыльнулся. Он приговорил к смерти женщину, которая почти наверняка была невиновна, и хотел, чтобы я преисполнилась благодарности за то, что он сделал это и не преминет сделать снова. Я с такой силой сжала ножку кубка, что ногти впились в ладонь. Хильда будет преследовать свою невестку, даже не подозревая, что в ее смерти виновата и я.

– Сегодня приехала Лизетта. Она скоро присоединится к нам, – сказал Торис, бодро меняя тему. Затем, понизив голос, чтобы Келлан его не услышал, он прибавил: – Ей так не терпится снова увидеться с лейтенантом Грейторном. Она, как мне сказали, питает к нему особую привязанность.

У Ториса был настоящий талант втыкать мне в сердце иголки сквозь малейшие прорехи в моей броне. И дело было не в том, что Лизетта неровно дышала к Келлану – в этом я как раз сильно сомневалась, – а в том, что Торис угадал мои чувства. Я сделала глубокий вдох. Что же, в его кольчуге тоже была парочка слабых звеньев.

– Теперь в вашем порту столько кораблей из соседнего королевства, что она без труда найдет себе какого-нибудь дюжего моряка. Из вас бы вышел прекрасный дедушка для целого помета крепких аклевских щенков.

– Ну разве вы не чудо? – Его глаза превратились в щелочки, а на губах застыла притворная улыбка. – Ничего-то вы не боитесь!

«Я боюсь выходить замуж за хилого принца Аклевы. Боюсь, что никогда больше не увижу матушку и брата. Боюсь Трибунала. Боюсь, что Келлан охраняет меня только по долгу службы. Боюсь призраков, которые прячутся за каждым углом. Боюсь присоединиться к ним на том свете».

Я пригубила вина.

– Кое-чего я все-таки боюсь.

Он отряхнул невидимые пылинки с плеч и откинулся на спинку стула.

– И правильно делаете. Волки воют, Аврелия, придет час, когда я не смогу больше их сдерживать.

На его губах заиграла гнусная ухмылочка, ясно говорившая, что этого часа он ждет с нетерпением.

Я уставилась на него, но злобная ухмылка уже исчезла. Он встал и одернул сутану.

– Кажется, прибыла моя дочка. Приятного вечера, принцесса.

Лизетта де Лена стояла на верхней ступени лестницы в багровом платье, которое выгодно подчеркивало ее красоту. Ее локоны отливали золотом, а на щеках играл румянец. В детстве нам постоянно говорили, как мы похожи, но я всегда знала, что от этого сравнения выигрываю только я. Если бы портрет Лизетты оставили на пару недель в канаве под дождем, тогда он, возможно, и выцвел бы в некое подобие меня.

Мы были неразлейвода – когда-то давно.

Лизетта остановилась у стула моего брата, украдкой протянула ему кусочек шоколада, озорно подмигнула в ответ на его радостную улыбку, а затем подошла ко мне.

– Ваше высочество, – холодно произнесла она. – Лейтенант Грейторн, – протягивая ему руку в перчатке, – какая приятная встреча.

Келлан быстро поклонился:

– Миледи.

Я лишь слегка наклонила голову. На прочие знаки внимания я была неспособна.

Губы Лизетты дрогнули, но она не растеряла самообладания.

– Что ж, рада была увидеться, – прощебетала она. – А теперь прошу меня простить, я просто обязана поздороваться с герцогом Нортэнским. Его бедная супруга Агнесса только что потеряла отца, и я хочу справиться, получила ли она мои цветы.

Я уже не слушала ее болтовню. Минутой раньше в зал вошел лорд Саймон, и теперь его усаживали на почетное место между моей матерью и братом.

Может быть, не стоило объявлять Торису, что я знаю о его связи с Аклевой? «Волки воют, Аврелия, – сказал он. – Придет час, когда я не смогу больше их сдерживать».

О каких таких волках шла речь? О Трибунале? О горожанах, считавших меня ведьмой? О тех, кто ненавидит меня просто потому, что не желает объединения Ренольта и Аклевы? Вокруг одни враги – что живые, что мертвые. Пополнять ряды последних я не хотела, у меня было слишком много неоконченных дел. И тут у меня родилась интересная мысль. План на случай, если события примут неблагоприятный оборот.

– Прошу прощения, принцесса, ваш бокал…

Надо мной наклонился юноша в ливрее с кувшином вина в руке. При звуке его голоса я подпрыгнула, как ошпаренная, и выбила кубок у него из рук. Красная жидкость забрызгала лиф моего платья и потекла на юбку.

– Прошу простить меня, миледи, – залепетал юноша, промокая разраставшееся пятно салфеткой.

– Ничего страшного, – сказала я, отстраняя его руку и поднимаясь из-за стола. – Я просто… просто…

Все на меня глазели. Келлан, матушка, Конрад. Торис, стоявший в другом конце зала.

– Принцесса, – сказал Келлан, сделав шаг мне навстречу. – Вам нужна помощь?

Матушка подбежала ко мне, схватила за руку и прошипела:

– Если это твоя попытка не выделяться, она не удалась.

– Это оплошность недотепы-слуги, – тихо сказала я ледяным тоном, – а не хитроумный план, чтобы удрать с ужина.

– Переоденься и немедленно возвращайся, – приказала она. – Ты выставила себя на посмешище.

За спиной у меня вырос Келлан.

– Проводить вас…

– Нет, – отрезала я и с достоинством направилась к выходу в своем запачканном платье. Даже призрак лестницы забился в темный угол и не стал мне мешать.

Оставшись одна, я наскоро все обдумала: я вполне могу сама о себе позаботиться, но действовать надо быстро, а то другой возможности не представится. Поэтому вместо того, чтобы свернуть за угол, в свои покои, я пошла по темному коридору к массивной дубовой двери, ведущей в кладовую Онэль. Я вынула из волос шпильку, вставила в замочную скважину и повернула. Раздался щелчок, и дверь податливо отворилась.

Я уже много лет не заходила в эту комнату. Раньше я постоянно готовила здесь лечебные зелья и микстуры под руководством Онэль, а потом мы с отцом относили их в самые бедные районы города. «Мы не правим, – любил говорить он, – а служим. Не ренольтцы присягают нам в верности, а мы им». И это были не пустые слова. Именно так он и обращался с подданными, и они его за это любили. Даже самые бедные, больные и голодные смеялись над его шутками, изливали ему душу и приглашали за свой стол. Отец прививал мне любовь к этим людям, но одновременно показывал им, что меня тоже можно любить. Престол передавался по мужской линии, но могло статься, что у него никогда не будет сыновей и управление обоими королевствами ляжет на плечи его дочери и ее аклевского мужа.