Итак, получалось, что и название страны и даже какая-то часть русского народа имели иностранное, а вернее, скандинавское происхождение. Ситуацию, в которой появилась «диссертация» Миллера, блестяще охарактеризовал в своих «Лекциях по русской историографии» Василий Осипович Ключевский: «То был самый разгар национального возбуждения, которое появилось после царствования Анны и которому была обязана престолом Елизавета Петровна. Минувшее десятилетие стало предметом самых ожесточенных нападок; даже церковные проповеди обратились в политические памфлеты, направленные против этого тёмного десятилетия. С церковной кафедры говорили, что хищные совы и нетопыри засели тогда в гнезде российского орла. Новое, национальное царствование началось среди войны со Швецией, которая кончилась миром в Або 1743 г. В это время готовиться сказать по случаю тезоименитства государыни на торжественном заседании Академии, что шведы дали Руси и народное имя и государей, едва ли значило украсить торжество». Именно такую реакцию и вызвало произведение Миллера и в учёных и в придворных кругах. «Заклятая», по словам Ломоносова, диссертация Миллера подверглась тогда почти единодушному остракизму.

Вскоре после окончания бурных дискуссий М.В. Ломоносов сам принялся за написание русской истории. Он начал работать над этим сочинением в 1751 г., но успел написать только первый том, который был издан уже после смерти автора, в 1766 г. Работа Ломоносова над «Историей…» одобрялась благожелательным отношением двора и императрицы Елизаветы Петровны. Первый том «Древней Российской истории» охватывал период «от начала Российского народа» и до кончины Ярослава Мудрого в 1054 г. Первые главы Ломоносов посвятил «России прежде Рурика», где уделил внимание и тем вопросам, по которым так ожесточённо спорил с Миллером.

«Множество разных земель славенского племени есть неложное доказательство величества и древности». Этот патриотический посыл пронизывал все начальные главы «Истории». Славянский народ «славою дел утвердил себе славное имя» (в этом Ломоносов был согласен с Миллером), а начало его, по мнению Ломоносова, относилось к самым древним временам. Так, он полагал, что славянскими народами были балты (жмудь, литва, пруссы и др.), что древними славянами были не только венеты, но и пафлагоны, мидяне и амазоны, что происхождение славянских народов относится ко временам Троянской войны. Более того, славяне не только составляли «немалую часть воинств» готов, вандалов и лангобардов, но и их главные предводители «были славенской породы». Славянами Ломоносов считал и Одоакра (предводителя племени ругов, лишь по внешнему сходству имён созвучных русам), и Алариха, и других вождей эпохи «Великого переселения народов». Такая вольная интерпретация древних источников позволяла отодвигать историю славян вглубь веков и приписывать им всевозможные исторические свершения. Варягов Ломоносов считал собирательным названием многих народов: «они от разных племён и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». А «варяги-россы» (часть варягов) были одного происхождения с пруссами. Название же «россы» происходит, по мнению Ломоносова, от имени роксолан, древнего народа, упоминаемого античными авторами первых веков нашей эры (роксоланы были одним из сарматских, т. е. ираноязычных кочевых племён и, конечно, никакого отношения к русам не имели). Итак, внешнее сходство названий послужило Ломоносову основанием и роксолан признать славянским народом. Название же «роксоланы» Ломоносов и вовсе выводил из названия Волги, которая античными авторами именовалась Ра – следовательно, роксоланы – это аланы, которые жили на волжских берегах (на самом деле роксоланы до Волги не доходили). Далее, по предположению Ломоносова, эти роксоланы-славяне переселились к Балтийскому морю, причём на своём пути оставляли такие названия как Рось (река – приток Днепра) и даже Старая Русса (город в Новгородской земле). На берегах Балтики «россы»-роксоланы поселились на территории Пруссии, откуда и прибыли на Русь. Вся эта совершенно фантастическая картина, хоть и была далека от науки, но в целом отвечала тому «патриотическому» настрою, который был характерен и для времени царствования Елизаветы Петровны, и для эпохи Екатерины II.

С Ломоносова начались в российской историографии Нового времени попытки представить варягов не скандинавами, а племенами иного этнического происхождения. Впрочем, ещё Василий Никитич Татищев (1686–1750), капитальный труд которого «История Российская с самых древнейших времён» как бы стоял в стороне от основной линии околонорманистских споров, выдвинул версию о финском происхождении Рюрика и пришедших с ним варягов.

Третий основоположник «норманизма» – Август Людвиг Шлёцер (1735–1809) пробыл на русской академической службе недолго, но и по возвращении на родину не оставил научных занятий в области русских древностей. Итогом его исследований явился фундаментальный труд «Нестор», в котором Шлёцер провел скрупулёзный источниковедческий анализ «Повести временных лет». С этого времени, по сути, началось научное летописеведение. Шлёцер не сомневался в значительной роли норманнов при образовании государства на Руси, но ко многим скандинавским источникам относился с недоверием. Так, например, этот законченный, по мнению советских историков, норманист считал скандинавские саги «глупыми выдумками» и предлагал «выбросить эти исландские бредни из всей русской древнейшей истории». В варягах и Рюрике, вслед за Байером и Миллером, Шлёцер видел, конечно же, скандинавов, но эта мысль была облечена им в самую крайнюю форму. Шлёцер писал, что «скандинавы, или норманны в пространном смысле, основали русскую державу», а до их прихода местные племена якобы жили без всякого управления, «подобно зверям и птицам» (в этом отношении он, видимо, опирался на известную фразу «Повести временных лет» о том, что древляне и некоторые другие восточнославянские племена жили «зверинским образом», понимая её буквально). Таким образом, получалось, что именно норманны основали древнерусское государство – взгляд для того времени вполне объяснимый, если считать, что государство – дело рук конкретных людей.

Но научная мысль развивается. То, что было приемлемо в XVIII веке, казалось устаревшим уже в XIX. Однако и до сих пор, несмотря ни на что, околонорманистская полемика периодически возрождается, обретая былую остроту. Спад наметился ещё в начале XIX века, благодаря совершенно новому уровню исследований, заданному Николаем Михайловичем Карамзиным (1766–1826). Вдумчивая работа с источниками, спокойное, довольно бесстрастное изложение и аргументированность выводов поставили его «Историю государства Российского» в ряд великих достижений русской научной мысли. Авторитет Карамзина, а затем и академика Михаила Петровича Погодина (1800–1875) на время притушил норманистские дискуссии. И Карамзин, и Погодин предпочитали следовать за русскими летописями, подкрепляя их данные иностранными источниками, и подтверждали ту, вполне обоснованную историческую доктрину, согласно которой и Рюрик, и другие первые русские князья, как и варяги в целом, были норманнами по происхождению. С именем Погодина связан и второй публичный диспут по «варяжской проблеме» в истории отечественной науки, состоявшийся 19 марта 1860 г. в стенах Петербургского университета. Оппонентом Михаила Петровича выступил другой известный историк Николай Иванович Костомаров (1817–1885), который придерживался весьма оригинальной версии о литовском (!) происхождении варягов-руси.