— Но такой скандал — ничто по сравнению с тем, с чем вы можете столкнуться. На самом деле будет лучше, если мировой судья примет все это как ссору любовников, — заверил Одрианну лорд Себастьян. — Потому что когда он выяснит, что вы — дочь Хораса Келмслея, он тут же подумает, что вы нарочно заманили меня сюда для того, чтобы убить. То есть отомстить за отца, — пояснил он.

Одрианна едва не расхохоталась, услышав столь драматичное предсказание развития событий. Однако ей удалось на мгновение представить себе, какими глазами их увидел хозяин гостиницы. Лорд Себастьян прав. Как только станет известно, кто она такая, интерпретация ночных событий обретет совершенно новый и куда более неприятный характер.

При мысли об этом ее затошнило. Ей не следовало даже носа высовывать из безопасного неведения в доме Дафны. Ей не следовало восставать против несправедливого поворота событий, который сделала ее жизнь. И нельзя быть настолько глупой, чтобы поверить в возможность изменения собственной судьбы.

Лорд Себастьян указал на кровать.

— Неизвестно, когда он приедет, — сказал он. — Можно устроить так, чтобы вы хоть немного отдохнули, а я тем временем подумаю, как лучше избавить вас от обвинения в попытке предумышленного убийства.

Здоровой рукой Себастьян сдернул с кровати покрывало. Потом он приподнял край простыни и, подвернув его, повесил вдоль постели, привязав за края, чтобы создать для Одрианны некое подобие уединенного уголка.

— Забирайтесь туда, мисс Келмслей, и постарайтесь заснуть. Я вас не потревожу. Вы будете в полной безопасности.

Одрианна бросила долгий и мрачный взгляд на кровать.

— А где окажетесь вы? — спросила она.

— С другой стороны этой перегородки, — с усмешкой ответил он.

— Но это невозможно! Это неприлично!

— Полагаю, сейчас не самое подходящее время думать о приличиях подобного рода.

Одрианна покорно склонила голову. Завернувшись в шаль, она приподняла уголок простыни и скрылась за ней. Они оказались в нелепейшей ситуации независимо от того, что привело ее сюда, так что действительно было не до церемоний. Не может же он всю ночь сидеть на стуле с раненой рукой. В то же время лорд Себастьян не допустит, чтобы на стуле устроилась она, пока он будет спать в постели.

Одрианна улеглась, сдвинулась на свою сторону и закрыла глаза. Несмотря на усталость, ее тело было напряжено, как тетива лука. Она слышала, как он ходит по комнате. А потом матрас заскрипел под его спиной и за колышущейся между ними перегородкой. Одрианна всем телом и даже разумом чувствовала его близость, хоть они и не прикоснулись друг к другу.

Одрианна попыталась заснуть. Нет, это было невозможно. Он же там. Она представила, как он тянется к ней и…

Эта мысль шокировала ее. А ее тело запылало. Она попыталась направить мысли в другую сторону, думать о маме и Саре, об отце. Даже о Роджере. Но это не помогло. Вместо этого интимность стала почти физически ощутимой, она заполнила собою почти всю комнату и охватила ее.

Это было хуже, чем сидеть в переполненном экипаже в окружении незнакомцев. Там хоть каждый делал вид, что не замечает своих соседей. Все эти люди оставались незнакомцами друг для друга, даже если они и перекинулись парой словечек, потому что их разговоры были ни о чем. В конце путешествия все расходились в разные стороны, что служило концом вынужденной интимности, которой словно и не было.

Но лорд Себастьян никуда не денется. Утром ей придется смотреть ему в глаза, и она не сможет притвориться, что ничего этого не было. К тому же он больше не был для нее незнакомцем, да и разговаривали они об очень важных вещах.

А еще он поцеловал ее. И она это позволила! Именно это наполняло ее страхом, к которому примешивалась немалая доля… да-да… ожидания. Она дала ему повод думать, что если он прикоснется к ней, она не станет возражать. Именно это заставляло ее все острее чувствовать его присутствие рядом.

Себастьяну тоже не спалось. И она знала почему. Поэтому Одрианна не смела пошевельнуться. Даже чуть-чуть. Всю ночь.

Себастьян прождал четверть часа, сидя на деревянном стуле, пока его рука пульсировала от боли. Потом он лег — одетый, в сапогах и во всем остальном — на освобожденную для него половину кровати, отделенную легкой тканью. Боль с такой силой терзала его, что он даже не решался прикоснуться к этой ткани, за которой лежала она.

Правда, покой помог руке и плечу. Хотя, возможно, близость женщины заставила бы его забыть о ране и боли. Как и большинство мужчин, а может, и больше, чем большинство, он был склонен к искушающим размышлениям. Себастьян печально улыбнулся, почувствовав легкое возбуждение, когда до него донеслось ее слабое дыхание.

Черт возьми! Вот он лежит тут, в одежде и сапогах, находясь в такой ситуации, которую кто-то другой мог бы назвать катастрофической, а его тело тем временем призывает его подумать об открывающихся возможностях.

Себастьян постарался отогнать от себя мысли об искушении. Но стоило ему вернуться к реальности, как рука заболела снова, причем боль была яростной, пульсирующей. Себастьян заставил себя думать о том, как быстро эта ночь превратилась в сплошную катастрофу.

Он восхищался отвагой мисс Келмслей, которая осмелилась встретиться с Домино, однако, вспоминая недавние ночные события, Себастьян не мог не чувствовать раздражения. Если бы она осталась в Лондоне, как поступила бы любая другая женщина, он, возможно, осуществил бы свой план и узнал правду о заговоре. Неплохо было бы придать брату Моргану решимости в этом деле, ободрить его. На вместо этого ему теперь придется расплачиваться за произошедшее, черт побери!

Себастьян попытался вспомнить хоть что-то о незваном госте, но все его воспоминания сводились к чему-то невнятному: он действовал под влиянием интуиции, защищал их обоих. А видел он только шляпу — низко натянутую на лоб, темную, с широкими полями. Себастьяну стало казаться, что человек, покупавший эль, когда он наводил справки у хозяина гостиницы, был как раз в такой шляпе, однако он не был уверен в этом Но если это и был Домино, то он слышал, как хозяин описывал Себастьяну путь до комнаты, так что у него даже не возникло необходимости самому задавать эти вопросы.

Как бы ни хотелось Себастьяну избавиться от раздражения, вызванного тем, что Одрианна помешала развитию событий, он так и не смог этого сделать за долгие часы ожидания. Да и поцелуи имели к этому не последнее отношение. К тому же Себастьяну нравилось, что она старается восстановить доброе имя своего отца. Он понимал, что такое родственная любовь и каких жертв она может потребовать. Также он был вынужден признать, что безрассудный поступок Одрианны говорит в ее пользу, несмотря на то что толку от него так и не было. У Хораса Келмслея не было сына, который мог бы защитить его имя, так что за это дело взялась дочь.

Себастьян стал вспоминать, что ему известно о семье Хораса, не считая того, что он узнал за последние часы об Одрианне. Он видел похороны Хораса, которого опустили в могилу на неосвященной церковью земле, потому что он покончил жизнь самоубийством. Проводить его в последний путь пришло совсем мало народу. У человека, которого при жизни публично осудили, много друзей не бывает.