Это был крик души.

«Вот теперь наступила та минута, когда можно воздвигнуть между нами непреодолимую преграду», — решил бедняга Паз, обдумывая героическую ложь.

— Что-нибудь хорошее? — переспросил он. — Я его слишком люблю, вы мне все равно не поверите. Я не способен сказать о нем что-нибудь плохое. Итак, сударыня, мое положение между вами обоими весьма затруднительно.

Клемантина опустила голову и посмотрела на кончики лакированных ботинок Паза.

— Вы, северяне, храбры только физически, а решения свои вы не доводите до конца, — сказала она, надув губки.

— Как, вы собираетесь коротать в одиночестве сегодняшний вечер, сударыня? — спросил Паз с самым невинным видом.

— А разве вы не составите мне компании?

— Простите, но я должен вас покинуть…

— Как? Вы куда-нибудь собираетесь?

— В цирк, сегодня открытие цирка на Елисейских полях, я не могу не быть…

— А почему? — спросила Клемантина, бросив на него почти сердитый взгляд.

— Вы требуете, чтобы я открыл вам тайну моего сердца, доверил то, что я скрываю даже от Адама, который думает, что я люблю только Польшу?

— Ах, вот как, у нашего благородного капитана есть тайна?

— Мне стыдно в ней признаться, но вы поймете и утешите меня.

— У вас есть тайна, в которой стыдно признаться?

— Да, я, граф Паз, безумно влюблен в девицу, которая разъезжает по всей Франции с семейством Бутор, содержателей цирка, вроде цирка Франкони, но их труппа подвизается только на ярмарках. При моем содействии их ангажировал директор Олимпийского цирка.

— Она хороша собой? — спросила графиня.

— Для меня хороша, — грустно ответил он. — Малага — под этим именем она выступает — сильная, ловкая, стройная девушка. Почему я предпочитаю ее всем дамам общества?.. По правде сказать, сам не пойму. Когда я вижу ее — эту ожившую греческую статую — в белой тунике с золотой каймой, в шелковом трико и потертых атласных балетных туфельках, когда я вижу ее схваченные голубой лентой черные волосы, рассыпавшиеся по обнаженным смуглым плечам, когда я вижу, как она с флажками в обеих руках под звуки военного оркестра на всем скаку прыгает через обруч, разрывая бумагу, а затем опять грациозно опускается на спину лошади, когда ей рукоплещут не клакеры, а весь зал, — да, при виде этого сердце мое трепещет.

— Больше, чем при виде красивой дамы на бале? — спросила Клемантина с вызывающим удивлением.

— Да, — ответил Паз сдавленным голосом. — Что может быть прекраснее женщины, которая с восхитительной ловкостью и непередаваемой грацией непрестанно преодолевает опасность. Да, сударыня, Чинти и Малибран, Гризи и Тальони, Паста и Эслер, все бывшие и теперешние царицы сцены кажутся мне недостойными развязать ремень на сандалиях Малаги, — она на всем скаку прыгает с седла и снова вскакивает на него, она соскальзывает под брюхо лошади с левого бока и появляется с правого, она, словно белый блуждающий огонек, порхает вокруг самого горячего скакуна, она может стоять на цыпочках на одной ноге и при том же аллюре сразу опуститься на спину своего коня; мало того, она скачет на неоседланной лошади и при этом вяжет чулок, разбивает яйца и приготовляет яичницу, вызывая восхищение народа, подлинного народа, поселян и солдат! При параде всей труппы эта очаровательная Коломбина жонглировала раньше стулом, который держала на кончике своего прелестного греческого носика. Малага, сударыня, воплощенная ловкость. Она сильна, как Геркулес, и может ударом своего маленького кулачка или изящной ножки свалить трех-четырех мужчин. Словом, она богиня гимнастики.

— Должно быть, она глупа…

— О, она забавна, как героиня «Певерила Пика»! Беспечна, как цыганка, она болтает все, что взбредет ей в голову, будущее заботит ее не больше, чем вас те деньги, которые вы даете нищему, а иногда Малага неожиданно говорит золотые слова. Ее ничем не убедить, что старый дипломат — красивый юноша, даже за миллион не изменит она своего мнения. Мужчине ее любовь льстит. Она пышет здоровьем, ее зубы — это тридцать две жемчужины редкого блеска в оправе из коралла. Ее рот, который она сама называет рылом, свеж и вкусен, как у телки, если воспользоваться выражением Шекспира. Я тоскую по ее губам! Она ценит красивых, сильных мужчин, Адольфов, Огюстов, Александров, фигляров, шутов. Ее учитель, отвратительный старик, жестоко бил ее, и только после нещадных побоев она стала гибкой, грациозной, смелой!

— Вы опьянели от Малаги! — заметила графиня.

— Она значится Малагой только на афишах, — отпарировал Паз обиженным тоном. — Она живет на улице Сен-Аазар, в скромной квартирке на четвертом этаже, как принцесса, в бархате и шелку. Она живет двойной жизнью: жизнью ярмарочной акробатки и жизнью красивой женщины.

— А она вас любит?

— Она меня любит… вам это покажется смешным… только за то, что я поляк! Она представляет себе поляков по гравюре, которая изображает Понятовского, бросающимся в Эльстер, ибо для всей Франции Эльстер — мощный поток, поглотивший Понятовского, тогда как на самом деле в нем не так-то легко утонуть… И при всем том я очень несчастен, сударыня…

Душевная мука, выразившаяся на лице Тадеуша, тронула Клемантину.

— Все вы, мужчины, любите то, что необычно!

— А вы разве не любите? — заметил Тадеуш.

— Я отлично знаю Адама и уверена, что он забыл бы меня ради какой-нибудь акробатки вроде вашей Малаги. А где вы ее увидели?

— В Сен-Клу, в сентябре прошлого года, в праздничный день. Она стояла под парусиновым навесом в углу подмостков, на которых происходит парад труппы. Ее товарищи, все в польских костюмах, играли кто во что горазд. Она стояла молча и показалась мне грустной. О чем могла грустить девушка в двадцать лет? Вот это меня и тронуло.

Графиня сидела в очаровательной задумчивой позе.

— Бедный, бедный Тадеуш! — воскликнула она и с простотой, отличающей истинно светскую даму, прибавила не без тонкой улыбки:

— Ступайте, ступайте в цирк!

Тадеуш взял ее руку, поцеловал, уронив на нее горячую слезу, и вышел. Выдумав несуществующую страсть к цирковой наезднице, он должен был придать ей некоторое правдоподобие. Правдой в его рассказе было только то, что на ярмарке в Сен-Клу его внимание на минуту привлекла Малага, знаменитая наездница из семьи Бутор, имя которой бросилось ему в глаза сегодня утром на цирковой афише. Клоун, которому монета в сто су развязала язык, сообщил капитану, что наездница — подкидыш, а может быть, даже украдена в детстве. Тадеуш пошел в цирк и увидел Малагу. За десять франков конюх, который в цирке приблизительно то же, что костюмерша в театре, рассказал ему, что Малагу зовут Маргаритой Тюрке, что она живет на улице Фоссе-дю-Тампль на шестом этаже.

На следующий день Тадеуш со смертельным отчаянием в сердце пошел в предместье Тампль и спросил мадемуазель Тюрке, летом дублировавшую самую знаменитую наездницу в цирке, а зимой работавшую фигуранткой в бульварном театре.