Они молча пили чай из трав, и старику было хорошо рядом с юной и полной сил жизнью.

Он питался этими молодыми соками. Горячая вода входила в него, продлевая его дни и радуя теплом.

– Что за монастырь у вас?

– Нас называют даосами. Мы изучаем Великий путь и силы природы.

Старик захохотал своим беззубым ртом. Почти беззвучно. Потом покачал головой:

– Силы природы? Что ты готов отдать за это?

Юноша испугался.

– Что?

Старик громко повторил:

– Что ты готов отдать за то, чтобы владеть секретами неведомых сил?

Чен слегка попятился.

– Наверное, я еще не готов, я ведь только ученик, даже еще не монах.

– Когда будешь готов, приходи. Только не опоздай. Мне осталось не так много.

Сигаретный дым висел в воздухе. Грязное пятно абажура высвечивало статуэтку на столе, но лиц мужчин, сидящих за этим столом, почти не было видно. Судя по крикам, доносящимся из-за закрытой двери, в цехе во всю шла работа. Мужчины курили, любуясь изящной фигуркой. Старые краски поблекли, эмаль покрылась паутинкой трещин, но все же Кукла прекрасно сохранилась и привлекала взгляд своим необычным характером. Казалось, красавица застигнута врасплох вашим взглядом. Брови приподняты, и удивление на красивом лице сменяется капризом. Губы слегка поджаты, одна рука придерживает пояс, другая замерла в движении. Ее можно было разглядывать бесконечно и всегда находить что-то новое, не замеченное раньше.

– Материалов у нас достаточно. Художники уже работают над копиями. Чудесный экспонат. Разойдется большими партиями.

– Сколько ты дал за нее старику?

– Не так много, чтобы думать об этом, к тому же старик был мне должен. Месяц назад я уплатил его карточный долг.

– Не думал, что ты способен на жалость.

– Это не жалость. Это бизнес. Старик приносит мне неплохие рисунки. Вот я и ссужаю его иногда.

– И почему бедняки так азартны?

– Для них это единственные острые ощущения.

– Эта Кукла как раз кстати. Быки и треножники даже русским уже надоели. Их плохо берут в последнее время. Когда дела в государстве идут неплохо, народ тянет на изящество.

Один из мужчин, по виду Старший партнер, затянулся, повернул статуэтку и покачал головой.

– Вчера мне звонили. Спросили, не появилось ли у нас чего-нибудь нового.

– И что?

– Дали понять, что если у нас что-нибудь обнаружится, о чем мы не договаривались с господином Юанем, будут большие проблемы. Цех могут не просто закрыть.

– Ты думаешь, звонок был из-за Куклы?

– Кроме нее сегодня в работе ничего нет.

– Нам же ее только день назад принесли! Как они успели узнать?

– Я думаю, они не уверены, что она у нас. Они наверняка обзванивают сейчас все цеха.

– И что ты предлагаешь?

– Надо бы попридержать производство хотя бы на неделю. За это время нужно избавиться от Куклы и подсунуть еще нескольким цеховикам рисунки и формы для отлива. Тогда никто не сможет доказать, что это мы первыми начали производство.

– Своими руками отдавать конкурентам такую прибыль? Мы потеряем преимущество первых партий.

– Зато будем жить. И работать.

– Мне жалко отдавать эту Куклу.

– Придется.

– Ладно. Я знаю одного господина. Он часто покупает у нас сувенирные партии. Старыми вещами он тоже занимается. Я отошлю ему Куклу.

– Нет. Сам отвезешь. И договорись, чтобы он выставил ее по очень привлекательной цене. Нужно избавиться от нее как можно скорее. Заплати ему комиссию, на которую он мог бы рассчитывать, продавая ее по хорошей цене.

Кисть уже не твердо держалась в руках старого художника. Линии не были такими ровными и стремительными, как раньше. На рисунках все чаще приходилось замывать кляксы. Жена его давно покоилась на родовом кладбище, дети выросли и теперь навещали старика так редко, что он порой забывал их лица. Кроме младшего. Самого любимого и красивого из сыновей. Мальчик был талантлив, но по-юношески ленив. Пекин рос, вместе с ним росли возможности и проблемы. Их маленький домик, вместе с домами их соседей, в которых выросло не одно поколение старых фамилий, оказался в каменном кольце высотных зданий. Улица еще хранила свой былой колорит, но по ней вместо старых повозок и велосипедов все чаще проезжали такси с туристами, которым показывали уцелевшие хутуны.

Стоит пройти несколько шагов вдоль улицы, выйдя из дому, как можно попасть на широкий проспект, залитый яркими огнями и заполненный людьми, которые пересекали жизнь старика быстрыми шагами. Раньше он раскладывал свои рисунки прямо на улице, надеясь, что случайный прохожий обратит внимание на его незатейливые сюжеты – грозных богов и красивых дев. Теперь раскладывать что-либо вдоль улицы было запрещено, и ему приходилось идти к гостинице, где работал его младший сын, ждать у входа, когда автобус с какими-нибудь туристами подъедет к главному входу и туристы будут рассматривать его рисунки как часть культуры этой страны.

В те дни, когда ему удавалось что-нибудь продать, он шел в небольшую старую как он сам пивную недалеко от Западного вокзала, которую помнил с молодости и которая чудом уцелела. Потому что напротив нее построили каменную стену, чтобы за ней скрыть от приезжих убогость этого заведения или по каким-то другим причинам, но главное, стена позволила сохранить часть старого Пекина, который таял, как снег под натиском весенних молодых ветров.

Случалось и так, что сыну приходилось забирать отца глубоким вечером из пивной или из парка, где он с другими такими же как он стариками играл в маджо или в карты – непременно на деньги и почти всегда проигрывал. Не потому, что он был рассеян и немного болтлив, а просто потому, что ему нравилась сама игра, то ощущение предвкушения неизвестного, которое захватывает и не отпускает до того самого момента, когда все становится очевидным. Сын все чаще ворчал на старика.

– Я же говорил тебе, чтобы ты сидел дома. Я не могу отпрашиваться каждый раз, когда господин Сы звонит мне, чтобы я забрал тебя из пивной. Частые отлучки с работы не принесут нам ничего хорошего.

– Ты упрекаешь своего отца?

– Отцу тоже надо что-то есть. Я зарабатываю для нас обоих.

– Ты обязан мне жизнью и тем, что я растил тебя все эти годы…

– Я не знаю, скольких из нас ты бы смог вырастить, если бы мать не работала. И еще, я просил тебя не приходить к отелю, где я работаю. Надо мной потешаются.

– Ты стыдишься своего отца?

– Ты слишком много пьешь, особенно в последнее время.

Старик действительно много пил в последние дни. Может, потому, что чувствовал себя виноватым перед сыном, а может, к нему просто пришла грусть. Хотя он находился уже на некотором уровне безразличия к себе, богам и к своему будущему, он все же помнил о чести. И, как всякий честный человек, не мог не отдать свой карточный долг. Правда, для этого пришлось тайком взять из шкафа сына старую фарфоровую фигурку. Все, что принадлежит сыну, разве не принадлежит и ему тоже? Раньше он не видел у сына таких красивых фигурок. Мальчик иногда сдавал что-нибудь по просьбе соседа в гостиничную лавку, но это не была соседская поделка. Уж он-то как художник мог отличить стоящую вещь от незатейливых творений своих собратьев.