кавалергарды. Поговаривали даже, что некоторые из них и сами были из магов, но это было лишь на уровне слухов…

А потом в Санкт-Петербурге объявился некий господин. Прибыл он откуда-то с востока, привез с собой несколько фургонов весьма ценных вещей, а говорил с сильным акцентом. Еще у него было несколько наложниц, чьих лиц не видел никто. Поговаривали, что даже страже на границе господин сей заплатил очень круглую сумму, чтобы они не настаивали на том, чтобы девушки показали им своих лиц. На востоке это-де считается страшным позором, и если посторонний мужчина заглянет такой наложнице под накидку, скрывающую ее лицо, то такая девушка должна будет немедленно покончить с собой.

Ну не знаю, не знаю… Так никаких наложниц не напасешься. После каждой границы новых заводить придется.

Впрочем, сейчас не об этом.

По прибытии в Петербург этот господин поселился в большом доме на Васильевском острове, где некогда проживал один из высокопоставленных магов Академии чародейства, который позже был арестован и выслан в Тобольск, а все имущество его было пущено с молотка.

Первое время вокруг этого загадочного восточного господина ходили всякие невероятные, а порой и очень противоречивые слухи. Одни утверждали, что прибыл он в российскую столицу из самой Индии, в совершенстве умеет глотать огонь, шпаги, а также прочие предметы, которые обычно глотать не принято. Не на Руси, во всяком случае.

Другие уверяли, что пожаловал он откуда-то из восточной Тартарии, где пока еще не ступала нога русского человека, и водятся всякие твари неведомые. Мохнатые слоны, тигры с клыками как сабли, и даже огнедышащие драконы. Третьи же, будучи прирожденными скептиками, морщились, махали рукой и говорили: «Какая Индия, мил человек⁈ Какая Тартария⁈ Немец он! Посмотри на его рожу! Чистый немец! А шпагу глотать любого научить можно. Эй, Прохор! Ходь сюды, шпагу глотать будешь!»

А в саду у этого господина по вечерам запускали фейерверки, а кобры с раздутыми капюшонами плавно танцевали под тоскливые мелодии, извлекаемые из длинных дудок грудастыми евнухами.

Звали этого человека Матхай Мукержи, слуги называли его раджой.

Однажды в дом к нему пожаловал сам светлейший князь Черкасский. Не из любопытства мещанского пожаловал, а по долгу службы, разумеется, хотя и утверждал обратное. Имелось у его светлости подозрение, что под личиной индийского раджи скрывается сам князь Обресков, бывший ректор Академии, успевший покинуть Петербург еще до начала расправы над магами. Вот и пришел светлейший с визитом, чтобы воочию убедиться в своей догадке.

Впрочем, к его разочарованию, раджа Мукержи оказался совсем не похож на ректора Обрескова. И если бронзовый загар можно было получить под жарким восточным солнцем, светлые волосы можно было перекрасить в угольно-черный, а голубые глаза превратить в карие, вставив в них тонкие цветные стекляшки, то с громадным ростом раджи поделать ничего было нельзя.

Он оказался на целую голову выше самого светлейшего, который и сам не мог пожаловаться на недостаток роста. А что уж тут говорить про Обрескова — невысокого пухлого господина, страдающего одышкой и прихрамывающего на одну ногу.

Воочию убедившись, что раджа Матхай Мукержи не имеет ничего общего с бывшим ректором Академии чародейства, светлейший князь из вежливости испил великолепного чая с хозяином, перекинулся с ним парой ничего не значащих фраз, а затем откланялся, сославшись на то, что дела государственные не терпят отлагательств.

Но как только карета его светлости выехала за кованые ворота усадьбы, раджа Мукержи лег на расстеленный прямо на мраморном полу восточный ковер, закусил в зубах деревянную палочку и закрыл глаза. Четверо слуг в алых чалмах крепко-накрепко прижали его руки и ноги к полу, и тогда раджа начал биться в конвульсиях. Глазные яблоки выпучились, так и лезли из орбит, из-под зажатой в зубах деревянной палочки стекала слюна, смешанная с кровью.

Раджа хрипел и рвался, но слуги прижимали его к полу, не давая подняться. А когда он задрал голову, до хруста в шее, одна из служанок поставила ему босую ножку на лоб и с силой придавила к ковру.

Все это длилось несколько минут. Потом напор раджи спал, он перестал вырываться из сдерживающих его рук и ног. Искусанная окровавленная палочка выпала из его рта, и в то же мгновение раджа преобразился.

Теперь на ковре лежал не огромный красавец Матхай Мукержи, темнокожий, темноволосый и кареглазый, а невысокий толстячок лет пятидесяти, со светлыми волосами и голубыми глазами, страшно вытаращенными в высокий потолок.

Это был князь Обресков Илья Сергеевич, собственной персоной. Еще несколько минут он бессильно лежал на полу, пуская слюни, словно младенец во сне. Но потом понемногу пришел в себя, взгляд его прояснился, бледные щеки порозовели, и он сел на ковре, утирая с подбородка слюни и брезгливо глядя на свои обмоченные штаны.

Слуги помогли ему подняться на ноги и поднесли чарку вина. Осушив ее до дна, князь широко ухмыльнулся.

— Ну вот я и вернулся, ваша светлость, — сказал он. — Академия продолжит обучение, хотите вы того или нет. Но теперь это будет не в ваших интересах, дорогой князь!

Глава 4

«Тайная тропа» и как ею пользоваться

Обо всем этом я вспоминал, пока мы с Фальцем спускались с холма к маленькой речушке, тихо журчащей под высоким берегом. Эта была та сама речка, через которую я перебирался, когда бежал в деревню к Фальцу, только в этом месте она была еще уже. И не речка даже, а так, ручей.

Фальц задерживаться на берегу не стал — так прямо и прыгнул прямо в воду, подняв тучу брызг. Глубина здесь была небольшой, едва ли до колена. Нисколько не задумываясь, я поступил точно так же, как и старый чародей. Вода оказалась очень холодной, почти ледяной. Так и обожгла мгновенно онемевшие ноги. Но пару мгновений спустя я уже был на противоположном берегу и побежал следом за Фальцем, который оказался весьма резвым для полуторавекового старика.

Впереди, на расстоянии в треть версты, темнела иззубренная лесная полоса. Звезды над ней редкими искорками просвечивали сквозь прорехи в пелене облаков. Несколько минут спустя мы выбежали на укатанную дорогу, кривой серой полоской идущую вдоль опушки. Здесь Фальц на некоторое время остановился и принялся озираться, близоруко щурясь.

— Ничего не вижу… — сообщил он сквозь зубы. — Темнота, хоть глаз выколи.

Вдруг он замер, вытянулся и неподвижно уставился в сторону леса. В глазах его я заметил желтые всполохи, которые полностью закрывали собой все их содержимое. Не было видно в них