ресторане вина, выпитого только что бокала шампанского, выкуриваемой сигареты.

Шум воды внезапно прекратился, и скоро — в темно-синем, почти черном, плотном бархатном халате — Лиза вышла из ванной.

— Я — все, — сказала, почти воскликнула, она оживленно. — Быстро, правда? Шесть минут, я посмотрела на часы. Какое чудо! Ничего лучше холодного душа просто не знаю. А ты не хочешь?

Я поднялся из кресла.

— Вот шампанское, вот сигареты. Все остальное — в баре, — я кивнул головой в сторону шкафчика. — Ты совершенно права. Мне нужно принять душ. Даже необходимо.

Закрыл дверь я за собой плотно; пустив воду, долго сидел на краю ванны, не раздеваясь и ни о чем не думая, глядя в зеркало, в котором несколько минут назад видел ее отражение.

Я не спросил ее, сколько ей лет. На вид ей можно было дать и двадцать, и восемнадцать, и двадцать пять. Она наверняка гораздо младше меня, в этом сомневаться не приходилось.

Что ожидает меня, когда я выйду из ванной в комнату? Ведь не просто ночь в постели вдвоем с чудесной девушкой, не просто ласки, не просто близость, не просто чудо предельного наслаждения, не просто все то удивительное, что может подарить в последней своей щедрости женщина, — для другой женщины, ждущей меня в другой постели, женщины, обладающей правом называть меня своим мужем, это будет означать измену, предательство, оскорбление, боль, боль. Даже в том случае, если не узнает она ни о чем. А если узнает? Если я не смогу после сегодняшней ночи расстаться с той, от которой меня отделяет лишь притворенная дверь? Если захочу остаться с ней навсегда!

Я только сегодня говорил с той по телефону: далекий, слабый, знакомый голос; ничего особенного сказано ею не было, но даже в самом отсутствии «особенного» заключалось такое значение, чувствовалась такая связь — простая, без наигрыша, настоящая, искренняя. У нас было прошлое, у нас было настоящее, у. нас было даже будущее — совместные планы, общие мечты, одни и те же надежды. Разрушив этот воздушный замок, я разрушу часть ее жизни. Я не имел на это права. Жена спросила меня: «Ты когда приезжаешь?» Я ответил: «Послезавтра». — «Это уже точней?» — «Надеюсь, что да. Надеюсь, ничего не изменится», — ответил я. Голос ее звучал так грустно. Ей было одиноко. И я — подонок.

Раздевшись, я стал в ванну. У меня сильно свело какую-то мышцу спины, когда туда ударили горячие струи воды. На стенке ванны я заметил ее волос. Присев, я взял его. Я поражался себе: в жизни своей, как бы ни был влюблен, я еще никогда не занимался — с таким жаром, с такой мучительной тоской и болью в груди — рассматриванием чьих бы то ни было волос.

А что если она сейчас наблюдает за мной?

Я тут же задернул, застучав металлическими кольцами, полупрозрачную, голубоватую — в тон полотенец, халатов и банных махровых рукавичек — клеенку.

Волос был черный, плотный, крепкий, чуть плоский, из-за чего с одной стороны казался немного шире, чем с другой; он заканчивался — или начинался — едва различимым светловатым утолщением.

Бутылочка с перламутровым, пронзительно-ароматным жидким мылом, которым она, наверное, тоже пользовалась, еще стояла открытой на углу ванны.

Мне нельзя было больше медлить, мне нужно было выходить из ванной. Я так ничего и не придумал. Сложно одеваться в таком состоянии. Особенно сложно надевать брюки.

9

Она уже лежала в постели, укрывшись одеялом по плечи. На тумбочке рядом с ней стояли два полных бокала с золотистым легким вином. Я сел возле нее на край кровати.

— Хорошее шампанское отличается цветом, вкусом и пузырьками. По пузырькам отличить хорошее шампанское от плохого легче всего.

Мне больше не было трудно смотреть на нее.

— Как? — спросила она.

— А очень просто. Смотри, у этого шампанского пузырьки совсем маленькие. Маленькие-маленькие. И их мало. А в плохом шампанском — наоборот. Там пузырьков много и они большие.

— У тебя на подушке лежала конфета, — сказала она, улыбаясь. — Это ты для кого приготовил?

Я рассмеялся.

— Специально для тебя. Сюрприз… Неправда. Это у них здесь такая традиция. Когда горничная перестилает постель, она всегда оставляет на подушке конфету.

— Как мило…

— Ты ее съела?

— Нет. Так и оставила, — ответила она.

И приподняла, убрала край одеяла, открыв часть подушки, на которой лежала, серебристо-розовый конфетный кубик, свое плечо, начало груди. Янтарную родинку, замеченную мною еще в первый день. И еще одну, потемнее, почти спрятавшуюся под мышкой. Там, где кожа ее становилась особенно, молочно белой, можно было различить слабую веточку тонких вен с голубой кровью. Чуть помедлив, она подняла одеяло, прикрыв грудь.

Мы молчали. Тишина была настолько глубокая, что можно было услышать едва уловимый, тончайший звон лопающихся в бокале пузырьков шампанского.

Тыльной стороной ладони я коснулся ее щеки, провел пальцами по бровям — она закрыла глаза, — спустился к губам, губы ее дрогнули; Лиза раскрыла глаза, и снова я видел в них уже знакомое выражение, которое сложно описать: беспомощного испуга, страдания. Ее губы приоткрылись, будто она хотела заговорить.

— Ты такая красивая, — прошептал я.

Она слабо улыбнулась.

— Ты устала?

Она покачала головой — отрицательно, потом пожала плечами.

Пальцами я провел по ее шее; когда они легли на ее плечо, она склонила голову, коснувшись моей руки щекой.

— Послушай, — зашептала она, волнуясь. — Не уезжай. Если можешь, останься, хотя бы на несколько дней! На два дня! Мне страшно подумать, что я снова буду одна, как сегодня! Пожалуйста…

— Я совсем не хочу уезжать…

— Но тебе нужно, — закончила она горько.

— Мне нужно.

Она замолчала, словно собираясь с силами.

— Ты сказал, что улетаешь в четверг.

— Да.

— Ты не мог бы… Остаться хотя бы на выходные… Голос ее прервался: слезы стояли в ее глазах.

— Я постараюсь, — ответил я. — Я сделаю все что смогу.

Она благодарно пожала мне руку.

— У тебя усталые глаза, — сказал я. — И синяки под глазами. Уже почти шесть часов. Тебе нужно спать. А я лучше не буду ложиться… Мне все равно через полтора часа надо было бы вставать. А ты спи.

— А что будешь делать ты? — спросила она как будто с тревогой.

— Посижу в кафе, выпью кофе. Здесь, если не ошибаюсь, кафе круглые сутки работает. Мне в любом случае нужно подготовить еще пару бумаг.

Я стал подниматься на ноги — она задержала мою руку в своей.

— Потом высплюсь. Тем более что у меня сегодня совсем легкий день, — сказал я.

Я все