Анна назвала сочинения Ламартина, Руссо, Ричардсона и мадам Коттен. Павел одобрил всех, кроме Руссо, которого назвал «опасным вольнодумцем, который вряд ли подходит для юной девицы».

Екатерина Николаевна, невольно отставленная от общей беседы, была нисколько не в претензии. Она внимательно вслушивалась в каждое слово, произнесенное этими двумя людьми. При этом ей было совсем неинтересно, что ее падчерица думает о Павловске, или какие сны она видит, и какие книги читает (она только удивилась, где Анна эти книги умудрилась достать — в их московском доме библиотеки отродясь не водилось). Но зато ей было очень интересно, что об этих словах Анны думает самодержец всероссийский, с каким выражением он смотрит на юную девицу Лопухину. А это было выражение не просто внимания, а жадного внимания, всепоглощающего интереса. Было заметно, что Павел вовсе забыл и о чае, и о присутствии старшей дамы — обо всем. Но Екатерина Лопухина, повторимся, была не в претензии.

Внезапно разгоревшаяся беседа государя и его юной гостьи была прервана. Двери зала открылись, и вошла женщина в платье, украшенном изумрудами, с бриллиантовым колье на шее и бриллиантовыми же украшениями в волосах. Это была императрица Мария Федоровна. Она была немного выше своего мужа и казалась старше его. Вероятно, такое впечатление возникало из-за излишней полноты государыни. Следовало также принять во внимание частые роды: за двадцать лет супружества Мария Федоровна подарила сперва наследнику, а затем и государю девять детей. Лицо ее, в общем, было приятным, но при этом отличалось чрезмерной властностью и сухостью черт.

С появлением императрицы гостьи встали, государь же остался сидеть, причем лицо его выразило досаду. Однако супруга не обратила на это внимания. Подойдя к столу, она обратилась к Павлу:

— А вы, стало быть, принимаете гостей? Почему же я о том не знаю?

На обеих Лопухиных она при этом не обращала внимания. Однако Павел тут же исправил это упущение.

— Да, я принимаю гостей, и они не должны остаться в небрежении, — резко произнес он, продолжая сидеть. — Вот, извольте познакомиться: это Екатерина Лопухина, супруга нового генерал-прокурора Санкт-Петербурга, а это ее дочь Анна.

Мария Федоровна часто спорила со своим царственным супругом и всем говорила, что нисколько его не боится. Однако сейчас слова Павла были сказаны таким тоном, что императрица не осмелилась что-либо возразить. Она повернулась к Екатерине Николаевне, кивнула ей и протянула руку для поцелуя. Делая то же самое в отношении Анны, Мария Федоровна заметно скривилась и чуть дернула рукой, слегка ударив этим жестом гостью по губам. Причем сделала это, стоя спиной к Павлу, так что он ничего не заметил.

— Садитесь, ваше величество, выпейте с нами чаю, — предложил государь император.

— Что ж, извольте, — ответила императрица.

В полном молчании она села, и слуги разлили чай. По-прежнему царила тишина, никто не произносил ни слова. И в этой тишине особенно отчетливо и резко прозвучали слова Павла:

— Ваше величество, вам надлежит знать, что я сегодня пригласил госпожу Лопухину-младшую с особой целью.

— Вот как? — Мария Федоровна постаралась изобразить на лице любезность, но вышла кривая усмешка. — Что же это за особая цель?

— Представить ее вам, ибо вам предстоит теперь много времени проводить в ее обществе, поскольку я решил сделать Анну Лопухину вашей камер-фрейлиной.

При этих словах Екатерина Николаевна с трудом сдержала рвущееся из груди ликование. «Не может быть! — хотелось ей воскликнуть. — Сразу, только по приезде, — и такое возвышение! Что же будет дальше?» Анна выслушала новость спокойно, пожалуй, с некоторым удивлением. А вот императрица не смогла сдержать раздражения.

— Камер-фрейлина? — повторила она. — Но у меня есть три… четыре камер-фрейлины. И я остаюсь ими вполне довольна. Особенно хорошо исполняет службу госпожа Нелидова…

— Госпожа Нелидова больше не сможет оставаться в вашей свите, — сказал Павел, дергая щекой — это был верный признак приближающегося приступа гнева. — Она не может исполнять обязанности вашей фрейлины, поскольку потеряла мое расположение. И я не должен объяснять, почему так случилось! Слышите? Не должен, не должен, не должен! — Последние фразы он почти выкрикнул, топая ногами и брызгая слюной.

Мария Федоровна, привыкшая к этим приступам супружеского гнева, оставалась относительно спокойной, хотя и не осмеливалась возражать. Екатерина Николаевна, также наслышанная о неровном характере императора, также не подала признаков волнения. А вот на Анну случившаяся сцена произвела самое тяжелое впечатление. Она и не подозревала, что государь, только что говоривший с ней о литературе, о пейзажах рая, этот, видимо, тонкий, умный человек, может кричать и бесноваться, как последний грубиян. Она побледнела, замкнулась, вся ушла в себя.

Павел сразу заметил эту перемену в девушке, которая одна его сейчас интересовала. Заметил — и понял причину этой перемены. Он сдержал свой гнев, загнал его внутрь себя, отчего лицо его сделалось злым и неприятным, глаза сузились, губы сжались в тонкую полоску. Мария Федоровна, опять-таки хорошо разбиравшаяся в оттенках настроения своего супруга, тотчас это заметила — и поднялась с места. Она знала, что в таком состоянии сдержанного гнева Павел делается еще опаснее, чем когда срывается и кричит. В приступе ярости он мог сорвать погоны с вызвавшего монаршее неудовольствие генерала, разжаловать его в рядовые, сослать в Сибирь — но назавтра, остыв, как правило, отменял эти решения. А вот когда он был таким, как сейчас, холодно-злым, он мог сломать человеку судьбу — и оставить так навсегда.

— Я поняла вас, ваше величество, — кивнула императрица. — Конечно, я буду рада видеть госпожу Лопухину в своей свите. Надеюсь, вы объясните ей распорядок нашего дня и ее обязанности. А сейчас я вас оставлю. — Она вновь милостиво кивнула дамам, при этом внимательно взглянув на Анну, и удалилась.

После ее ухода Павел попытался возобновить прерванную беседу, но из этого ничего не получилось: Екатерина Николаевна не могла поддержать разговора о музыке и искусстве, а Анна упорно молчала или же, если обращались прямо к ней, отвечала невпопад. Император, поняв, что вечер испорчен окончательно и сегодня уже ничего не исправишь, поднялся:

— Пожалуй, сегодня я не смогу уделить вам более внимания, меня ждут дела. Да и у вас, госпожа Лопухина, — обратился он к Екатерине Николаевне, — много забот по устройству жизни на новом месте. Что же касается вас, сударыня, — повернулся государь к Анне, — то мы вскоре увидимся. Раз вы теперь назначены камер-фрейлиной, вы часто будете бывать во дворце, и мы сможем продолжить нашу беседу. Прощайте!

…Всю дорогу, пока ехали обратно, Анна находилась в глубоком унынии. Теперь она — камер-фрейлина! Она должна служить, должна присутствовать при выходах императрицы. В этом деле столько тонкостей, надо знать каждый жест, контролировать каждое свое слово! Она обязательно что-то сделает не так! И потом, ей решительно не понравилась государыня. Как же она будет ей служить?