— Нет, дорогой, не нужно таких хлопот, — отвечала она. — Это пройдет. Скорее всего, так действует на меня моя беременность…

Действительно, ее состояние становилось все более заметным. Ей было трудно ходить, и они сократили время прогулок. А когда она уже не могла подолгу сидеть за столом, они, по настоянию Бориса, изменили способ работы над ее воспоминаниями. Теперь Анна диктовала их, лежа на софе, а Борис записывал.

В какой-то момент ей стало казаться, что ощущение постоянного озноба покинуло ее. Но в канун Рождества она вдруг проснулась от холода. Анна была не в старом палаццо, а в доме мужа, хорошем каменном доме, который прекрасно отапливался. И, несмотря на это, она чувствовала, как холод угнездился где-то внутри ее. Мало этого, к ощущению озноба присоединился кашель. Приступы упорного кашля нападали на нее по вечерам и мешали заснуть.

Она пожаловалась на свое самочувствие князю Павлу Гавриловичу. Надо сказать, что он серьезно отнесся к жалобам жены. Князь не только пригласил к ней местных докторов, но не поскупился на расходы и выписал лучшего врача из Милана. А в ожидании приезда медицинского светила посоветовал жене на время оставить романтические поездки в палаццо и оставаться дома.

— В конце концов, князь Четвертинский может навещать тебя и здесь, — сказал Павел Гаврилович. — Я знаю его как достойного молодого человека и готов принять в своем доме.

Анна послушалась мужа. Теперь она редко покидала свою комнату, в которой постоянно топился камин. Князь Борис навещал ее здесь, и они продолжали работу над воспоминаниями. Она уже дошла до того момента, когда был достроен Михайловский дворец и император переселился в него. Собственно, записать осталось не так много. Но силы покидали ее; теперь она могла диктовать не больше часа в день.

После Нового года приплыл доктор из Милана. Он долго осматривал Анну, задал множество вопросов о ее самочувствии. И чем дольше он смотрел, тем сокрушенней качал головой и тем мрачнее делалось его лицо. Наконец он вызвал князя Гагарина и в его присутствии сообщил, что у его жены, несомненно, чахотка. Причем болезнь, судя по всему, быстро прогрессирует. Самым правильным было бы перевезти больную с Сардинии в другую местность — например в Швейцарию, в Альпы. Но, ввиду ее беременности, эту идею пришлось оставить. Следовало дождаться, пока Анна родит, и тогда срочно вывозить и мать и ребенка.

Князь Гагарин согласился с этим планом, Анне тоже ничего не оставалось, как принять его.

Время родов приближалось. Вместе с ним усиливались и симптомы страшной болезни. Кашель усиливался, в мокроте появилась кровь. Анна боялась одного: что умрет, не успев родить, и вместе с ней погибнет ее дитя. День и ночь она молилась, прося Всевышнего об одном: дать ей благополучно родить.

Наконец в середине февраля, она разрешилась от бремени, родив мальчика. Ее молитва была услышана. Князь Гагарин стал готовиться к отъезду. Однако выехать немедленно было невозможно: море в феврале необычайно бурное, и плавать в такую погоду опасно.

В марте погода вроде наладилась. А вот состояние больной резко ухудшилось. Она совсем не могла кормить своего ребенка, и его целиком поручили заботам кормилицы. Кровь теперь появлялась каждый раз, когда она кашляла, а кашель не прекращался весь день, силы ее слабели.

Анна надеялась на приход весны, ждала ее. Она верила, что весеннее тепло ее излечит. И действительно, в начале апреля ей сделалось лучше. Однако тут она решительно отказалась двигаться с места и покидать Сардинию.

— Я должна закончить свои записки, — заявила она мужу. — Я не знаю, будет ли у меня возможность вернуться к ним там, в Швейцарии. Мне осталось вспомнить не так много. За месяц, самое большее за два месяца, я закончу.

Князь Гагарин только пожал плечами: пусть так, но пусть все знают, что он сделал для своей жены все, что мог.

Диктовка возобновилась с удвоенной скоростью. Анна вспомнила (а князь Борис записал) последний вечер перед смертью императора, а затем и саму ужасную ночь. 20 апреля она продиктовала князю Борису последнее слово: «Конец».

— Ну, теперь я могу отправиться в путь, — произнесла она со счастливой улыбкой на лице, откинувшись на подушки.

Князь Четвертинский взглянул в любимое лицо — и промолчал. Ведь не мог же он, в самом деле, сказать Анне, что ясно прочитал на ее лице печать смерти.

Тем же вечером Анна сообщила мужу, что они могут собираться в дорогу. А на следующий день у нее пошла носом кровь. В течение двух дней кровотечение все усиливалось. Доктора ничего не могли сделать, не могли помочь больной.

В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое апреля Анна в последний раз открыла глаза. Она что-то хотела сказать склонившимся над ней двум мужчинам — и не смогла. Спустя час ее не стало.

Князь Гагарин хотел похоронить жену там же, в Кальяри. Однако родители Анны, которым он сообщил о смерти дочери, настояли, чтобы гроб был доставлен на родину. И в конце апреля тело Анны Гагариной отправилось в последнее путешествие. В трюме итальянского парусника оно обогнуло Европу и было доставлено в Петербург. Там Анна Петровна Гагарина, некогда Лопухина, и нашла свой последний приют.

Сын Анны, которого при крещении назвали Павлом, пережил ее лишь на несколько месяцев и умер от дифтерита.

Оставались еще записки Анны — тот труд, ради которого она пожертвовала последними месяцами своей жизни. Князь Гагарин полагал, что записки останутся у него (хотя он решительно не знал, что с ними делать), однако молодой князь Четвертинский решительно заявил, что он считает себя соавтором записок, а потому имеет полное право забрать их себе. При этом он сообщил Гагарину, что намерен со временем издать воспоминания его покойной жены. Он, князь Четвертинский, уверен, что эта книга будет встречена с большим интересом как в России, так и в Европе. Гагарин не возражал.

Ничто не удерживало князя Бориса на Сардинии, и он вскоре покинул остров и вернулся в Польшу. По каким-то причинам (они остались историкам неизвестными) он так и не издал воспоминания Анны. А в 1830 году, во время польского восстания против русского господства, поместье Четвертинских было занято войсками восставших. Они не простили князьям Четвертинским того, что они остались на стороне русских, и сожгли все поместье. В огне погиб дом, со всем, что в нем находилось. Предположительно, тогда же погибли и воспоминания Анны Гагариной — последнее, что от нее осталось.