тревожно противился разум, а я запах ее чувствовал и глаза закатить хотелось от наслаждения вдыхать его еще и еще. И ведь понимаю, что лжет она. Всем своим нутром понимаю.

Сучка…чертовая манипуляторша. Она же меня совращает. Так бесстыже и нагло. Отталкивает и притягивает. Умоляет и опять дерзит. Я грубо оттолкнул её от себя.

– Все! Наговорились и хватит.

Схватил под руку и потащил к двери.

– Еще раз у конвоира ключи стащишь – сечь буду до смерти.

– Мне все равно. Лучше сдохнуть здесь, чем отправиться на каторгу, на потеху тамошним солдатам. Я не выживу, понимаете? Лучше смерть, здесь и сейчас!

И она вдруг вцепилась в рукав моего мундира с отчаянием заглядывая мне в глаза. На секунду представил ее в объятиях пьяных, вонючих конвоиров и сжал кулаки.

– Лучше с вами, чем с ними… Помогите…пожалуйста. Умоляю. Помогите. Нельзя мне туда. Никак нельзя! Вы же хороший человек. Я вижу. Вы…

– Ошибаешься! – прошипел ей в лицо. – Заткнись лучше. Я этого не слышал, а ты этого не говорила. Совсем охренела, каторжная? Ты мне зубы не заговаривай! Спасибо скажи, что накормил и на четвереньки не поставил. А песни свои дивные Ваньке конвоиру пой.

Девчонка отшатнулась от меня.

– Ну и черт с вами! Не верьте!

Заключенная вышла из каюты быстрым шагом, я пошел за ней, все же опасаясь рыжего конвоира. Проснется и изувечит ублюдок. Но ничего не произошло, тот по-прежнему храпел, девушка легла на тюфяк и демонстративно отпихнула маленькой ножкой кандалы.

***

Я проспал долго, открыв глаза, не мог понять который сейчас час. Я вскочил с койки, умылся, холодной водой и быстро накинул мундир. Вышел на палубу и осмотрелся, было странно находиться на военном судне, в полном бездействии. Вспомнил вчерашнюю встречу и под ребрами заныло. Глаза ее перед моим глазами. Синева эта адская, невозможная. Тронул карман куда ключи вчера кинул – ни хрена. Утянула зараза. Вот чертовка. В порыве искренности успела вытащить…Но злости не было. Я усмехнулся уголком рта. Прошел по палубе в сторону, огражденную парусиной. Посмотрел на каторжных – стирают в чанах вещи матросов. Ну хоть какая-то польза.

Конвоиры больше не сновали с угрюмыми лицами, здесь они могли расслабиться, могли не опасаться побега. Один из них курил трубку и читал потрепанную книжонку, другой болтал с одной из этих. Уламывает ловелас хренов. Интересно что предлагает. Мыло или хлеб? Утянул девку в сторону. Я не видел лица заключенной, а вот довольную рожу конвоира видел прекрасно. Того самого, рыжего. Заключенная явно с ним заигрывала, потому что свинячьи глазки, заплывшие жиром, сухо блестели, и он внимал каждому ее слову, как ребенок. Потом он протянул руку и осторожно, любовно снял с нее платок.

Я на хрен поперхнулся табачным дымом. Золотая коса упала на серый тулуп и засверкала на солнце, огромная лапища рыжего на этот раз нежно погладила золотую головку, погружая в волосы всю пятерню. Мне показалось, что в этот момент в мое сердце впились тысячи маленьких заноз. Сука! Ах ты ж мелкая блядина. Значит я не ошибся. Со мной не вышло и за охранника взялась. Сдох бы за то, что бы услышать о чем они там любезно болтают.

И что она плетет этому дураку, который внимает ее речам, словно ангельскому пению. Но из-за шума волн и щебетания женщин, до меня донесся лишь ее смех. Мужик хотел привлечь девушку к себе, но Катя ловко увернулась и промурлыкала довольно громко:

– Не сейчас, милый, вечером!

Милый? Она назвала его милым? Тварь продажная. Не обольщаться. Голову и мне задурила и Ваньке дураку. Больше я ничего не услышал. Девчонка смешалась с серой толпой, и я потерял ее из вида.

Я быстрым шагом пошел к каюте брата, яростно отчеканивая каждый шаг. Чего еще можно было ожидать от такой, как она? Идиот. Развесил вчера уши. Внимал ей и с ума сходил, аж переворачивало все внутри. Было мгновение, когда вознес ее на пьедестал мученицы, возможно невинно осужденной. На хер ее из головы. Нашел о ком думать. Шлюха каторжная.

Глава 4

Глеб с Васькой сидели за очередной партией карточной игры, каюта пропахлась табаком, на столе стоял графин с водкой и две рюмки.

– О, Гришка! Здарова! Выглядишь как после перепоя…

Кот почесал за ухом и отложил карты в сторону крапом вверх.

–Не хочу я с тобой играть – он обиженно посмотрел на Глеба, который торжествующе улыбался, – Ты все время выигрываешь!

Обернулся ко мне

– А ты мне не нравишься! Уже второй день ходишь мрачнее тучи! Посмотрел бы на себя! Круги под глазами, волосы дыбом. А ты не увлекся случайно, одной из наших серых птичек?

Я криво усмехнулся. Увлекся блядь? Со мной вообще какая-то херня происходит. Я ни спать, ни есть нормально не могу. А сейчас перед глазами картина как лапа конвоира трогает золотые волосы и мне эту лапу топором рубануть охота.

– Еще чего не хватало! Увлекся! Отребьем? А ну ка налейте мне, я сейчас отыграюсь за тебя, Котяра!

– Ты чертовски плохо выглядишь, командир. Тебя явно что-то гложет, что-то, о чем ты не хочешь с нами говорить. Что ж, это твое право, и мы его уважаем.

Глеб сказал это с укоризненной, чувствовалась обида на мою скрытность. Обида на недоверие, которое они с Котовым не заслужили. Но разве мог я сказать им правду, что потерял голову из-за девки. Презренной заключенной, которая предлагала себя сначала мне, а затем рыжему конвоиру без капли стыда. Я сам себя презирал за это чувство. Нет, это не просто похоть. Это похоть с привкусом адской жажды и голодом именно по этой женщине. А что если затащить ее к себе, и взять то, что она так любезно мне предлагала? И плевать на все: и на мнение друзей, на условности и на пропасть между нами…..

– Черт возьми, Гришка, да ты совсем нас не слушаешь!

–Мы разговариваем с тобой, а ты молчишь и смотришь в одну точку как истукан.

– А я сейчас возьму и вытрясу из него правду, не будь я Котов, он нам скажет, что его гложет.

Васька угрожающе поднялся с койки.

– Та ладно, угомонись. Я просто думаю о том, что меня в измайловский отправят. А вы здесь останетесь. Разлука будет между нами, братья! Я ж говорил о нашем последнем со Спиридовым разговоре. Вот и думаю об этом постоянно. Сука,