— Да погоди, мне вовсе не того хочется. Давай ещё попробуем. Ну, раз, два, три, четыре…

— ..пять, — сразу же подхватил Карпинский. И, очень довольный собой, без остановки продолжал:

— Шесть, семь, восемь…

— Молоток! — завопил Хлюп, вскочив и триумфально вскинув руки, как это делают футболисты, неожиданно для себя забив гол противнику. Кристина с Эльжбетой со слезами радости кинулись друг дружке в объятия.

— Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать, — разошёлся Карпинский, продолжая счёт с небольшими запинками.

Врач счёл нужным вмешаться:

— Хватит, господа, достаточно для первого раза, нельзя переутомлять больного. В его состоянии излишняя нагрузка на мозг может привести к непредсказуемым последствиям. На сегодня закончим. Возможно, завтра он проснётся другим человеком.

— Я бы ему ещё таблицу умножения! — окрылённый успехом, умолял Хлюп. — Что-нибудь простенькое, ну хотя бы на два.

— Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать, — как заведённый, бубнил Карпинский.

— Если отец так отлично считает, память к нему непременно вернётся! — воспрянула духом Эльжбета. — Пан доктор, вы полагаете — есть шансы? Ведь не обязательно же должно пройти сто лет, вдруг память будет возвращаться скачками?

— Не исключено, но сейчас прошу всех посетителей удалиться и дать больному отдохнуть. Переутомление для него чрезвычайно опасно.

— Может, мне остаться в больнице на ночь? — предложила Кристина. — Пусть он спокойно поспит ночь, а проснувшись утром, увидит знакомое лицо и узнает.

— Я уже высказал своё мнение и готов прибегнуть к силе, чтобы удалить из палаты посетителей! Продолжим разговор в моем кабинете.

— Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать шесть.

— Пан доктор, раз уж он так разогнался, давайте хоть простейшие арифметические действия попробуем?

В палате стоял неимоверный галдёж, каждый высказывал своё мнение, причём особенно усердствовали стажёры, готовые самоотверженно провести ночь у постели пациента, осуществляя свои фантастические концепции. Карпинский громко и с выражением продолжал считать, добравшись уже до семидесяти. И тут положение спасла решительная медсестра. Уложив больного и сделав ему успокаивающий укол, она локтями и пинками изгнала из палаты посторонних. «Восемьдесят пять, восемьдесят шесть», — неслось им вслед, но уже не с такой энергией, а вроде бы сонливо. Доктор надеялся, что где-то в районе сотни лекарство подействует.

В кабинете врача подробно обсудили результаты математической терапии и только теперь спохватились, что напрочь забыли о буквах, увлёкшись цифрами. Никто не догадался проверить, сохранилась ли у больного способность читать и писать. Хлюп нервно вызвался привезти фрагмент какого-нибудь из инженерных проектов друга и сунуть тому под нос. Уж его-то Карпинский опознает.

— Черт с ними, лицами, — заявил Хлюп. — На них он мог потерять память, а профессиональные навыки засели прочно!

Врача больше всего заинтересовал зайчик, который вышел погулять. Ассоциативное мышление, связанное с понятиями раннего детства, — это, знаете ли, о многом говорит. Вот только неизвестно, с собственным ли детством ассоциируется этот зайчик или с детством его дочери? Кристина напрочь забыла о припрятанных где-то сокровищах, все её помыслы были лишь о возвращении памяти к дорогому Хенричеку. Она была уверена, что мужа надо как можно скорее перевезти домой, уж там она позаботится, чтобы память поскорее вернулась.

Оставив Карпинского спокойно спать, посетители наконец покинули больницу.

Наутро выяснилось, что, кроме потери памяти, мозг Карпинского других повреждений не получил. Больной узнавал людей, с которыми познакомился вчера, и речь его постепенно становилась почти нормальной, хотя часто просто не хватало каких-то слов. Он не знал, например, как охарактеризовать главное свойство сахара, и после продолжительного раздумья назвал его «солёным». Врач велел принести соль. Дал попробовать пациенту оба продукта, и тот, поразмыслив, сумел-таки выгрести из каких-то закоулков повреждённой памяти словечко «сладкий».

Читать больной умел. Правда, не слишком бегло и не все понимая из прочитанного, но к обеду многому научился. Самостоятельно произнёс слово «газета» при виде оной и обрадовал врача сообщением, что ему известно значение слов «торговцы наркотиками». Объяснить вряд ли сумеет, но понимать понимает.

К сожалению, больной по-прежнему не мог вспомнить, кто он такой, и не без внутреннего сопротивления согласился поверить медикам на слово и признать себя Хенриком Карпинским. А заодно признать родными и обеих женщин. На этот шаг он пошёл без всякого противодействия, и дочь, и особенно Кристина ему очень нравились, из чего недвусмысленно следовало, что вкусы его не претерпели изменений.

А вот объяснить родным, почему так упорно призывал в беспамятстве Хлюпа, не мог, тем более что это словечко у него никак не ассоциировалось с человеком, носящим такую фамилию.

Идея Хлюпа была воплощена в жизнь, и таблицей умножения больной овладевал с удивительной быстротой. Учили его Кристина с Эльжбетой попеременно, потому что приходилось дома стеречь Клепу. Неудивительно, что обе опять с нетерпением ждали Хлюпа, который опаздывал, как и вчера. Близилась ночь, Карпинский заснул после необходимых процедур, а Хлюпа все не было.

— А я-то считала его порядочным человеком, — с горечью пожаловалась Кристина дежурному врачу, зашедшему в палату. — Оказывается, ничего подобного. Так и не пришёл! А ведь знает, в каком состоянии Хенрик.

— Может, стоит ему позвонить? — Предложил врач.

— Несколько раз звонила, никто не поднимает трубку. Уж я ему при встрече скажу пару ласковых слов…

* * *

** Однако Хлюпу уже никто никаких слов сказать не мог. Накануне, вернувшись домой поздним вечером. Хлюп не застал ни жены, ни детей. Отсутствие жены было понятно, она отправилась на ночное дежурство, и даже хорошо, что её нет дома. А дети куда подевались? Уже пол-одиннадцатого, им спать пора, а они шатаются неизвестно где. Отсутствие детей осложняло дело, ибо забраться в дом для хозяина было труднее, чем нелегально из него выбраться: соскочить на землю — пара пустяков, а вот как теперь влезть? Может, что подставить? И Хлюп принялся в полной тьме — свет над входной дверью зажигался изнутри — искать во дворе подходящий предмет: тачку какую-нибудь, брошенное ведро, колоду для рубки дров. Ничего такого не валялось, во всяком случае в тех местах, где Хлюп шарил по земле.

Спотыкаясь и падая, Хлюп взопрел и перепачкался. Проклиная жену и собственное раздобревшее тело, он наконец выпрямился и принялся размышлять. Может, к соседям за помощью обратиться? Неудобно, да и поздно уже. А все жена, злыдня, дура ревнивая. И раздобрел из-за неё, ведь готовит так, что пальчики оближешь. А то, глядишь, и пролез бы в полуподвальное окошко.

Вот дети наверняка пролезут. Или подсадят друг дружку до подоконника первого этажа. Где же они? И неужели так ничего и не найдётся подставить к окну?