— Ни в коем случае. Без твоих визитов я работать не смогу.

И что он имеет в виду? И почему у меня от этих простых слов горят щеки, а руки начинают подрагивать?

— Ольчик, у нашего Данилы днюха, мы тут подарок ему готовим. Поможешь?

— Конечно, а что надо?

— Слушай, а давай ты споешь ему «Happy birthday», а? Но не просто так, а как Мэрилин Монро для Кеннеди пела. Он точно заценит…

Он сам им об этом сказал? А зачем? И я бы спела, но боюсь, что голос дрогнет. И что шутки не получится. А получится слишком откровенное «трахни-меня-немедленно» мурлыканье мартовской кошки. Так что лучше не петь.

— Ты опять работаешь в выходной, Рыжик? Стив тебя совсем загонял, нельзя же так, — качает он головой и открывает заднюю дверь служебного автомобиля. — Садись, подкинем домой.

И я сажусь, а он садится рядом, бросив водителю коротко:

— Сперва завезем Олю, потом вернемся в центральный.

И всю дорогу мы молчим. Молчим, но сидим, практически соприкасаясь бедрами. И в местах соприкосновения моя кожа под слоями одежды горит и плавится, а легкие настолько забиты его запахом, его ароматом, что еще чуть-чуть, и я захлебнусь, утону и, плюнув на водителя и чертово кольцо, перекину ногу на его бедро, оседлаю и вопьюсь в губы голодным поцелуем. Мне иногда приходит в голову, что я не трахнуть его хочу, а сожрать. Вот впиться в шею зубами, сцепить челюсти и утробно рычать окружающим: «Это. Моя. Добыча!»

Довезя до дома, Данил обязательно выходит из машины, помогает выйти мне, даже если я в джинсах и ботинках, и с улыбкой прощается:

— Пока, Рыжик. Береги себя.

А я дохожу до квартиры, сдираю с себя одежду и помогаю себе в горячем душе получить столь необходимую и желанную телу разрядку. Пока ощущение его прикосновений свежи в памяти, а аромат не выветрился из легких окончательно.

Вот на него стоИт. Да. А на других нет.

Короче, я все же умудряюсь каким-то образом напиться в этот вечер.

Меня слегка пошатывает. Самую малость. Но я прекрасно соображаю. Все-все. И мне все совершенно ясно и понятно. Да. И даже язык не заплетается на пу-буп-пи-ду. И ключом я прекрасно попаду в замок сама. Да. И не надо мне помо…

— Ой, а ты что тут делаешь?

— Да смотрю, девушка идет красивая. Одна. Дай, думаю, провожу ее. А то до дома девушка одна не дойдет.

— И прекрасно я домой девушкой дошла. И ничего со мной… Ой, уронила.

— Стой уже. Сам подниму.

Он поднимает выпавшие из моих рук ключи и открывает дверь так, словно делает это постоянно.

И почему-то в этот момент ноги вдруг решают, что можно расслабиться и дальше никуда не идти. А зачем? Если можно попроситься на ручки?

— Рыж, погоди. Постой секундочку, я только разую тебя. Стой. Не навалива… Ладно. Если тебе так удобно.

Черт возьми, как же приятно. И руки у него такие теплые. И такие нежные. А у меня педикюр несвежий. И я целый день как савраска носилась. Небось воняют ноги-то.

— Не воняют. Не переживай, — усмехаются он. — И у тебя и без педикюра очень милые пальчики на ногах.

Да я вся, в общем-то, миленькая.

— И ты вся реально миленькая. И да. Ты все это говоришь вслух.

Не все. Если я скажу вслух все, то…

— А если я скажу вслух все, что думаю, то ты пошлешь меня. Потому что я тебя хочу. Так что аж зубы сводит. Но я стараюсь быть джентльменом и не собираюсь пользоваться…

— Да нахрен мне твое джентльменство не сдалось. Понимаешь? Я тебя хочу. Вот прямо сейчас хочу. И я даже рада, что я нетрезвая и имею полное право говорить то, что у меня на уме. А на уме у меня ты. Но сперва я должна предупредить — я тебя не люблю.

— Нет?

— Нет. Вот еще. Ты женат. А я без педикюра. Поэтому никакой любви.

— Чисто секс?

— Чисто секс. Чисто гормоны. Чисто похоть и вожделение. Но прямо здесь и сейчас. Слабо?

— Не пожалеешь?

— Значит слабо.

— Не бери меня на слабо, Рыжик. Ты просто не знаешь, с кем связываешься.

— Это ты, страшно амбициозный, но дико милый парень-гроза, не знаешь, с кем связываешься. Потому что я тебя… ик... использую, поиграюсь тобой, сломаю и выброшу. Верну тебя твоей славной девочке-жене Лизе после того, как собью свою охотку. Понял?

— Понял. Пойдем умываться, хищница.

Данил

Мы, мужчины, врем в первую очередь себе, когда отрицаем любовь с первого взгляда. Она есть. Существует. Как минимум в моей жизни.

И именно над ней, своей жизнью, я потерял контроль с тех пор, как в нее ворвалась одна сладкоголосая сирена.

У нее рыжие волосы и светлые, как речная вода, серо-зеленые глаза. И трогательные слипшиеся в стрелочки от дождевой воды ресницы. И пухлые губы. И чистая кожа на лице без грамма косметики. И длинные ноги. И высокая грудь. И вообще непонятно, каким ветром ее занесло на нефтерайон в этой юбчонке и блузочке. Кто-то жестко подшутил над девчонкой, отправив по длинному причалу в столь неподходящей одежде да еще с такой ношей. И я знаю кто. Опять Стив с его дурацкими уроками выживания.

От нее пахнет моей ночной бессонницей и моим же желанием — ослепляющим, заливающим глаза красной пеленой и бьющим одновременно в пах и в башку валом жгучей лавы, странным и диким ощущением узнавания своей Женщины. Но я не имею права показывать его.

Потому что есть Лиза.

И потому что Лиза сейчас страдает.

Я понимаю ее и очень сочувствую. «Эко», на которое она возлагала такие надежды, не принесло желаемого результата. Все впустую. Поездки, консультации, длительная подготовка... Ничего. Она не хочет меня слышать. Ей трудно принять тот факт, что она не может родить ребенка. Я уверен, что этот приговор не окончательный. Я присылаю ей ссылки на статьи и передачи, я пытаюсь убедить ее в том, что сейчас просто-напросто не время для ребенка. Возможно, не готова она. Возможно, я. И второе вернее всего. Я фаталист. Я верю в то, что все происходящее с нами не случайно, все имеет свои причины. И свои последствия. И если ребенок, наш ребенок, не хочет приходить в этот мир, значит, просто не наступило его время. А может, такого дитя не может существовать в принципе. Потому что… Потому что наш брак уже изжил себя.

Я люблю ее. По своему. Скорее, как старший брат. Как тот, кто когда-то взял на себя ответственность за ее жизнь и благополучие. Но нам вместе давно уже неуютно. Мы пытаемся придумать что-то, что нас могло бы объединить. Но все это лишь продлевает агонию.