Незнакомка, на вид едва восемнадцать, от силы — девятнадцать, невысокая, худенькая, темно-синие глаза смотрели с вызовом, на губах играла тонкая усмешка.

— Опять осечка. Я и не гость, — губы синеглазой растянулись в широкой улыбке, совершенно не тронув ледяной синевы глаз. Она кивнула музыканту — высокому харизматичному мулату с густым ёжиком на одной половине головы и каскадом брейдов — на другой. — Я вот с ним… Здорово, Скат.

Мулат кивнул, не прекращая играть. Мелодия из известного блокбастера в его исполнении едва сохранила главную музыкальную тему и угадывалась с трудом.

— Опаздываешь, — коротко бросил он. Синеглазая скинула куртку с плеч, сунула её в угол, за колонку. — Что поем?

— Давай «Калипсо», — мулат прищурился.

Синеглазая кивнула и подошла к стойке микрофона.

Взрыв — звук обрушился на гостей паба, заставил прекратить беседы и повернуться к сцене. Ритм изменился, став сумрачно-тревожным.

Синеглазая прикрыла глаза, впитывая в себя эти звуки.

— В потоках чёрных, Под сердцем тьмы, Где ангел ждёт… В лучах мечты, — её голос то сливался с глубоким и гулким басом, то вырывался легкокрылой птицей ввысь, нежный и звонкий, глубокий и порывистый. Поразительный эффект: каждому, присутствовавшему в зале, казалось, что эта хрупкая девушка поёт для него. — Исчезнет небо, Пройдут дожди, Но ты не скажешь мне «прощай»…

С верхнего этажа спустился немолодой мужчина, занял свободный столик у выхода из зала. Подозвал официантку. Та, быстро приняв заказ, принесла ему два высоких стакана и бутылочку питьевой воды без газа. Мужчина скрестил руки на груди и откинулся на спинку высокого кресла. Его взгляд был обращён на тонкую фигурку в лучах софитов. Губы плотно сжались, по лицу пробежала тень, осев в уголках серых глаз.

— И мы пойдём на небеса, Оставив на других, Мечты, дела, любовь, Надежду выжить, — повторял голос певицы, переходя в грудной регистр. Она пела так, словно это было последнее выступление в жизни. Последний раз перед тем, как уйти на небеса.

Песня оборвалась, выбросив слушателей в вязкую тишину. Синеглазая, словно очнувшись, отошла от микрофона. Этого движения оказалось достаточно, чтобы зал взорвался аплодисментами. Девушка смущённо поклонилась, и тут же, заметив в углу пожилого мужчину, будто окаменела. Глаза потемнели, уголки губ тревожно опустились.

— Ты в норме? — Скат подошёл сбоку, чуть приобнял за плечи, отгораживая от зрителей — её замешательство он воспринял по-своему.

Девушка торопливо кивнула, выныривая из-под его руки и направляясь в зал, к неприветливому мужчине, продолжавшему сидеть, скрестив на груди руки.

Она прошла через зал под любопытными взглядами гостей, замерла в полуметре от столика сердитого мужчины. Синие глаза стали неприветливо черными, губы сомкнулись в напряжённую линию.

— Не ожидала тебя здесь увидеть.

Мужчина оглядел её с ног до головы, зацепившись взглядом за дреды, рассыпанные змеями по плечам, презрительно скривился:

— Признаться, я был ещё больше удивлён. Не каждый отец готов увидеть свою дочь в качестве певички в кабаке.

— Да, не повезло тебе, — вздохнула девушка, усаживаясь на свободное кресло напротив. — Сам-то что по кабакам шляешься?

Отец сверкнул глазами:

— Анна! — его голос сорвался на возмущенный крик, заставив оглянуться парочку за соседним столиком. Отец взял себя в руки, прошипел: — Не смей говорить со мной в таком тоне!

Девушка равнодушно пожала плечами, пододвинула к себе бутылочку с питьевой водой, откупорила крышку и плеснула в ближайший стакан. Поднеся его к губам, остановилась, посмотрела выразительно на мужчину:

— Можно? — и, не дожидаясь разрешения, выпила залпом. — Так зачем ты здесь?

Она облокотилась на тёмную, искусственно состаренную столешницу, рубашка сползла с худого плеча, оголив женственный изгиб. Отец прищурился, не в силах оторвать взгляд от странного объекта сбоку на шее: тонколапый паук с жирным брюшком. Хищные хелицеры расставлены, коготки почти впились в тонкую беззащитную кожу, ходильные ножки агрессивно согнуты, капля света играет на гладкой поверхности чёрного экзоскелета. Мужчина помрачнел и нервно сглотнул:

— Что это?

Девушка спрятала улыбку, автоматически поправила ворот рубашки:

— Три дэ тату. Черная вдова. Прикольно, да? — Она, кажется, начинала успокаиваться.

Отец прикрыл глаза, вздохнул.

— Как давно ты занимаешься этим непотребством?

Девушка изогнула бровь:

— Что именно ты называешь модным словом «непотребство»? Татушку, дреды или экстрим-вокал?

Отец дёрнул плечом, словно затвором автомата:

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я, не строй из себя идиотку! — парочка за соседним столиком опять оглянулась. — Как давно ты поешь в кабаках?

Девушка тяжело посмотрела, в глазах плескалось чернильно-чёрное небо.

— Вообще тебе повезло, это был мой дебют в этой ипостаси, — прошептала девушка, руки крепче сжали прозрачные бока высокого стакана. — Но, судя по сегодняшнему успеху, на уик-энды нас точно будут приглашать.

Она испытующе разглядывала отца. Отметила про себя, как тот постарел — худоба ему не шла, на губах вертелся злой комментарий о том, что молодая жена плохо кормит. Анна сдержалась. Напомнила себе, что обещала матери не обострять.

Он перестал жить с ними, когда Анне было семь. Она до сих пор помнит тот вечер, когда проснулась от нависшего над ней тревожного ожидания чего-то страшного и непоправимого. В кухне горел свет. Она встала, прошлёпала босыми ногами по коридору. Тогда она в первый и единственный раз в своей жизни увидела, как ругаются родители. Остервенело. Бесшумно. И оттого ещё более страшно.

Отец, хищно нависнув над мамой, что-то шептал ей, выплёвывая слова, словно яд. Мама прятала лицо, закрывалась ладонями, а плечи вздрагивали от каждой брошенной отцом фразы.

Эта сцена навсегда поставила её на сторону, противоположную отцу. Не разбираясь в причинах, не вслушиваясь в объяснения, не обращая внимания на доводы, она неистово отстаивала любую точку зрения, лишь бы не отцовскую.

И однажды он просто собрал вещи и уехал. Официально — на раскопки, он тогда впервые получил грант на полевые исследования на Чёрном море. Из той экспедиции к ним он так и не вернулся.

Мама повесила новые занавески и продала супружескую кровать.

Отец иногда мелькал на горизонте, вроде даже перечислял какие-то деньги — Анна никогда не спрашивала, а мама никогда не рассказывала подробности. Года через три он женился повторно. Кажется, банально на своей студентке. Потом снова развёлся и женился ещё раз — Анна уже не вникала в подробности. Словно сводки с чужого фронта.

За почти тринадцать лет можно было бы привыкнуть. Но не получалось. При каждой встрече в груди поднималась обида, а в воспоминании вставала та безобразная сцена в кухне и его горящие неприязнью глаза.