— Я не хочу, чтобы ты тут пела, — отрезал отец, вырывая девушку из воспоминаний. Та удивлённо хмыкнула:

— Мне кажется, право вмешиваться в мою жизнь ты потерял много лет назад. К тому же, я совершеннолетняя, — Анна понимала, как это предсказуемо звучит, нахмурилась. — Слушай, а чем тебе это не нравится? Я зарабатываю деньги, на свою учёбу, между прочим. Разве это плохо?

— У тебя, насколько я знаю, бюджетное место, — сверлил её взглядом отец, то и дело отвлекаясь на татуировку паука на шее дочери.

Она покачала головой:

— Я музыкант. Мне нужно оборудование, микрофон, микшер профессиональный, опять же, в Щепке дают только академ вокал, мне нужен экстрим. Все эти техники… Оплачивать уроки нужно, мастер-классы, и это все недёшево стоит. Ни у тебя, ни у матери я ничего не прошу. Чем тебя это не устраивает?

Отец бросил презрительный взгляд на Ската:

— Мне не нравится эта компания. «Секс, наркотики, рок-н-ролл»… Что тебя, дочь археолога с мировым именем, может связывать с этим пьющим сбродом? Я не понимаю, откуда в тебе это… как к тебе это прилипло?

Анна почувствовала: ещё мгновение, и он начнёт так же изрыгать ругательства на её голову, как тогда, в кухне. Девушка глянула исподлобья.

— Угу, только этот археолог с мировым именем так-то не сильно заботился о воспитании дочери. Как свалил тринадцать лет назад, так и воспитание закончилось. И кстати, «пьющий сброд» — это Скат, что ли? — она невесело усмехнулась. — Он, знаешь ли, правоверный, если что… — Отец замер, девушка закатила глаза, пояснила: — он верующий, понимаешь? Им что алкоголь, что любая дурь — харам, нельзя. Скат не курит даже…

Отец недоверчиво покосился на мулата.

— Я готов дать тебе требуемую сумму, но чтобы ты больше здесь не появлялась…

Девушка равнодушно покачала головой:

— Спасибо, но нет. Timeo Danaos et dona ferentes. Страшно даже подумать, что ты потребуешь взамен. — Отец хотел что-то сказать, Анна заранее прервала: — Мне правда не интересно. И ничего от тебя не надо. Тебе есть, на кого потратить свои деньги, верно?

Высказала и тут же пожалела, что не сдержалась, ведь обещала же. Но слово не воробей, отец уже поджал губы, смотрел уничтожающе.

Анна встала:

— Спасибо, что послушал мою песню, не сбежал. Ты, кстати, так и не сказал, понравилось ли тебе…

Не дожидаясь ответа, махнула на прощание рукой и стремительно направилась к сцене. Скат дал серию битов, предваряя её следующее выступление:

— «Лола», — скомандовала Анна, мулат кивнул и свёл ритм на «нет», сделав паузу.

— Снова улыбнусь — пойми: лишь завтра очнусь от беды. Не утешай меня, не лги мне. Привет, знаешь, мне не стать уж прежней. Не плачь.

Она пела на этот раз для него — старика с суровым непримиримым взглядом, назвавшим её жизнь, единственно важное в ней, непотребством. Пела, словно стараясь смыть, как грязь, приклеенный ярлык.

Тёмная фигура поднялась из-за столика у стены. Отец, не оглядываясь, вышел из зала.

Вроде недавно это было, а будто бы в прошлой жизни.

«Только бы не пожалеть об этом», — Анна устало прикрыла глаза, спрятала холодные ладони между коленями, стараясь унять дрожь: видение по-прежнему беспокоило. Воспоминание о том, как все началось — испарилось без следа.

2

— Смотри, дельфины, — Тим толкнул ее под локоть, выводя из оцепенения, указал вдаль.

В самом деле, смоляная гладь то и дело бугрилась, взрывалась радужными брызгами, и в них, будто в волшебном облаке, скользили дельфины.

— Три спинных плавника видишь? — Тим не сводил глаз с линии горизонта, улыбка расползалась по небритому лицу. — Один крупный — это папаша, значит. Второй, поменьше, мамка. И вооон тот маленький между ними, видишь? — парень прищурился, показал рукой на суетливый холмик между волн. — Детёныш.

— По мне так все одинаковые, — Аня старательно пыталась найти отличия, подспудно предполагая, что дайвер над ней подшучивает: как можно что-то разглядеть на таком расстоянии? Парень хмыкнул, сочувственно пожал плечами:

— Городская, что с тебя взять…

— А ты откуда так хорошо в дельфинах разбираешься? — Анна равнодушно уставилась на линию горизонта.

Тим перекинул ногу через сиденье, развернулся к девушке, полностью загородив собой обзор:

— Так я ж в дельфинарии работаю с шестнадцати лет. В начале бассейны чистил, мыл там всё, кормил. Здесь у нас, в Анапе. В Утрише тоже работал пару сезонов, — парень мечтательно щурился, смотрел мимо собеседницы. — Они прикольные, дельфины эти. И умные. Ну, так вот, мне шестнадцать было, я как раз несколько месяцев отработал в дельфинарии разнорабочим. Кормёжку делал, то-сё, к дельфинам меня не подпускали особо. И вот отец у нас помер. Мать в больнице. А у меня сестры на руках, старшей тогда шесть было. Малой, Светке, едва годик. Щекастая такая деваха была. Да и сейчас тоже… И вот сижу я у бассейна, сортирую рыбу. И реву, чё… Пацан ещё, молодой, — он помолчал, задумавшись. Аня притихла. — А они подплыли к самому бортику, морды свои длинные высунули, на плавники встали, хвостами бьют… Понимают они всё. Данька и Ульрих, это старшие тогда были, самые опытные, что-то вроде шефства надо мной взяли: в моё дежурство всегда подплывали, норовили водой окатить, а то и к себе утянуть.

Он неожиданно замолчал, уставился вслед удалившейся дельфиньей семье.

— И что?

— А…Тренер заметил, предложил мне к себе перейти. И знаешь, — он неожиданно воодушевился, склонился к девушке. Анна почувствовала лёгкий мятный аромат, смешанный с запахом моря и глубины. Соль, йод, разогретые на солнце кипарисы и что-то ещё тёмное, манящее.

— Ульрих меня будто в стаю принял. Это он меня научил, как под водой дышать.

Анна озадаченно молчала: шутит или нет? Кажется, серьёзно говорит.

— Я думала — все дело в оборудовании.

Парень снисходительно улыбнулся:

— Да прям. Знаешь, почему я в вашей команде? Почему сейчас квадрат отрабатывает не группа профи археологов-дайверов, а простой анапский парень Тимоха Торопов? — Аня мотнула головой. Дайвер посмотрел ей в глаза: — Ну, скажи мне, на какой глубине обычно дайверы работают, знаешь?

Девушка пожала плечами. Торопов самодовольно хмыкнул:

— Метров двадцать или тридцать при хорошем оборудовании и маломальской подготовке. Мировой рекорд знаешь какой? Около трёхсот. Но там мужик-дайвер несколько лет готовился целенаправленно. Погружение заняло десять минут, а подъем — почти десять часов.

— Ого!

— Ого. И поэтому я в группе — технических дайверов в этих краях не много. А надо идти на глубину сто двадцать, а то и сто тридцать метров. Там ничего нет. Там даже не вода, а сероводород. И лучше меня эти воды никто не знает. Потому что без акваланга могу находиться под водой до восьми минут. А это что означает? Что баллона мне хватает на несколько часов больше, чем любому другому. Мировой рекорд по фридайвингу сейчас двенадцать минут, к слову сказать, — он посмотрел с вызовом: — Это Ульрих меня научил, как дышать под водой без акваланга, как двигаться, как существовать на глубине. Он меня сделал.