«Лучше и безопаснее быть женой, в которую Эдвин безумно влюблен, — думала она просыпаясь, — чем «матерью ребенка Райса». На протяжении истории сколько таких матерей толкали спиваться, или сбрасывали с лестниц, или замуровывали в стенах, или попросту оставляли жить в полном небрежении, едва они выполняли свое назначение! Чтобы заткнуть им рот, им разрешали надеть их тиары, а затем предъявляли их на коронациях, королевских похоронах или парадах победы, но и только.

Анджелика выкапывала в подвалах забытые фамильные портреты и притаскивала с чердаков монографии — реставрировала, протирала, вставляла в рамы их все и отыскала в истории рода достаточно доказательств своих предположений. Красивые девушки становились несчастнейшими матерями.

— Вот видишь! — сказал голос. — А что я говорила?

И ко всеобщему изумлению, Анджелика не беременела. Собственно говоря, она предусмотрительно, пока еще было время, попросила в амбулатории, чтобы ей имплантировали противозачаточное средство — новейшее, действующее целых пять лет, и доктор, молодая Розамунда Плейди, любезно ввела его ей под кожу ягодицы, умело применив ланцет и иглу. День за днем в ее организм из ягодицы мягко поступал эстроген, так что она оставалась округлой, спокойной и нежной. Чем более способной к зачатию она выглядела, тем менее способной к нему была, и никаких таблеток, которые выдали бы ее, попадись они кому-нибудь на глаза.

— Вы никому не расскажете? — умоляла Анджелика доктора Розамунду Плейди, и та посмотрела на нее шокированно и страдальчески одновременно, как будто она была способна на подобное! — Я не хотела бы, чтобы мой свекор узнал.

— Все, что происходит здесь, полностью конфиденциально, — сказала Розамунда Плейди, как и предсказал умудренный голос в голове Анджелики.

Доктор Розамунда Плейди, тридцати четырех лет, приятная, душевная, знающая, была замужем за Ламбертом Плейди, писателем. Своего первого ребенка она родила в двадцать шесть и, естественно, считала, что это оптимальный возраст для материнства. И она не видела ничего плохого или сложного (по крайней мере в то время) в том, чтобы встать между Анджеликой и ее потенциальным потомством. Ей в голову не пришло, что Анджелика не посоветовалась с мужем, прежде чем принять столь радикальные противозачаточные меры, более подходящие для женщин в жаркой далекой. Сахаре или в душной сырости тропического леса, чем в сельской Англии. Хотя порой, когда один душистый зеленый день неторопливо сменялся другим и ровно ничего не случалось, Анджелика чувствовала, что она с тем же успехом могла жить на краю света, как и в ста милях от Лондона.

У Роберта Джеллико завязались прочные отношения с неким Энди Пэком, жокеем, и он стал прямо-таки приятным человеком. Он был готов обмениваться парой-другой некислых слов с Анджеликой и совсем не невротичных с Эдвином. Роберт в припадке великодушия даже индексировал содержание, выплачивавшееся молодым супругам. Слуги и счета по содержанию дома оплачивались из семейного состояния; Эдвину и Анджелике приходилось оплачивать только продукты питания и развлечения, а так как их развлечения все еще в основном ограничивались друг другом, они даже могли кое-что откладывать. Анджелика считала нужным посылать матери пятьдесят фунтов — Джеральд Уэзерли удалился на покой, и им было трудно оплачивать даже счета за отопление. Джеральд с Одри наконец развелись; Джеральд с Лавендер поженились. Одри забрала львиную долю сбережений. Лавендер наконец вновь начала разговаривать с Анджеликой, после того как в день их свадьбы она с утра слегла с гриппом.

— Разве вам не хватает друг друга, чтобы согреваться? — спросила Анджелика, когда ее мать пожаловалась на счета за отопление, но совершенно очевидно, у всех свои привычки. Молодое поколение по мере возможности оставалось в кровати, но тем старше вы становитесь, чем легче из нее вываливаетесь, пока не приходит старость и не укладывает вас снова под те или иные покровы.

Роберт Джеллико сказал, что нелогично, чтобы деньги поместья Райсов доставались теще Эдвина, поскольку у нее есть муж, чья обязанность — обеспечивать ее всем необходимым, и сказал он это Эдвину, а Эдвин сказал Анджелике примерно следующее: «Пятьдесят фунтов в неделю, которые ты даешь своей матери из наших хозяйственных денег, следовало бы тратить на поддержку этого дома, на химикалии против древоточцев и крысоловки. Средневековые стоки обрушиваются, а ты словно ничего не замечаешь».

— Если ты не хочешь, чтобы они обрушивались, — сказала Анджелика, — так нечего было подпускать к ним этого археолога. Я знала, что от него будут одни неприятности.

Конкретная реставрация Райс-Корта еще не началась; медленно-медленно составлялись планы. Как бывает с фильмом во время подготовки к съемкам: ничего словно бы не происходит, и ничего словно бы не происходит, и никому даже не платят, кроме режиссера.

Представитель факультета средневековых изысканий Бирмингемского университета явился сфотографировать систему кирпичных стоков и, хотя его специально просили ни к чему не прикасаться, забрал для изучения фигурный краеугольный кирпич, и в результате система начала обрушиваться, хотя иначе продержалась бы и еще двести лет. Лорд Коуорт имел обыкновение палить из дробовиков во всех, кто приближался к замку, будь то бродяги, цыгане, профессора или сотрудники социального обеспечения, и теперь Эдвард начал понимать почему. С годами силы закона и порядка начали казаться ему все более и более привлекательными.

— Ну вот, ты опять, — сказал Эдвард, — пытаешься винить меня за собственный недостаток. У тебя слишком доброе сердце.

— Но моей матери нужны эти деньги, — сказала Анджелика. — Без них она будет холодать и голодать.

И Эдвин, пожаловавшись, что она преувеличивает, ворчал, хмурился и заявил своей жене, что ей следует понять, насколько настоящее важнее прошлого. Несомненно, ей пора забыть свою прежнюю жизнь: с какой, собственно, стати, должна Анджелика помогать Джеральду Уэзерли, предавшего мать Мэри, одно время лучшей подруги Анджелики, выпутываться из его затруднений? А почему бы и нет, возразила Анджелика. Это различие во мнении вызвало между ними некоторую холодность, быть может, своего рода дрожь, предвещавшую грядущие раздоры, — так ветер, льдистый, потому что пронесся над вечными снегами горных вершин, обдает холодом их подножия.

Никакого отношения к голосам, внутренней войне между самопомощью и самогубительностью; просто своего рода холодный ветер, который задул в тот момент и подействовал в Барли на самых разных людей. Конечно, так: иначе того, что произошло, не произошло бы никогда.

«Вспомни, сколько денег я вложила в поместье, — повторяла Анджелика, сердясь, что от нее требуют, чтобы она не давала денег своей матери. — Что-то же мне за них положено?» Но одно из правил поместья Райсов утверждало, что деньги проглоченные — это деньги проглоченные, погребенные в земле, пока по указанию Роберта Джеллико срезались склоны холмов. Пролагались дороги; менялись русла рек; строились загородные дома, а другие сносились, чтобы уступить место искусственным вересковым пустошам с куропатками или склонам для лыжного спорта: повсюду сырая глина, везде зияющие ямы, великие каньоны, разверзшиеся, чтобы получить в дар деньги других людей, а в обмен райсовский организм аккуратно и рассчитанно, незаметно для посторонних глаз выплевывал деньги заинтересованным лицам, в число которых первая жена младшего сына не входила, и все тут. Поместье Райсов знало, когда транжирить, а когда экономить. Все это обеспечивал Роберт Джеллико — обеспечивал, чтобы поместье всасывало миллионы и какало кругленькими налогоустойчивыми орешками наличности. Чем больше доверия оказывалось Роберту Джеллико, тем глаже все происходило. Так подразумевалось с самого начала.