Эти действительно великие братья и заложили основы семисотлетнего благоденствия страны, которой никто не мог безнаказанно грозить мечом. Добровольный их уход из жизни был величественен, прекрасен и в буквальном смысле жертвенен.

Ульмигании давно уже угрожало с юга нашествие многочисленного и воинственного племени мазуров, когда-то взимавших с ее жителей дань. Пришло время выяснить, кто же теперь хозяин в этом уголке Европы.

И вот в один зимний день перед битвой пруссов с мазурами при огромном стечении подданных оба брата — Прутен и Вайдевут — в простых белых одеждах вознесли молитвы богам и взошли на священный жертвенный костер. В руке Вайдевута был меч, голову Прутена украшал дубовый венок.

— О, боги! — сказал Вайдевут. — Мы приносим вам эту жертву ради свободы своего народа. Умножьте же силы его так, чтобы все враги были разбиты и в страхе бежали так далеко, что никогда не смогли бы вернуться!

Братья продолжали молиться за Ульмиганию и тогда, когда пламя стало пожирать их тела. Вайдевуту к этому моменту было сто шестнадцать лет, а Прутену — сто тридцать два.

К ночи костер догорел, но люди не расходились и видели, как подхваченные дуновением ветра искорки и лепестки золы от него тут же превращаются в маленьких белых бабочек и стайками разлетаются по священной роще Рикойто. И с тех пор, как напоминание о жертвенном костре, в заснеженных прусских лесах кружат стаи этих насекомых.

Жертва была ненапрасной — пруссы дрались так, что не просто разгромили мазуров в Великой Битве, а полностью уничтожили этот народ.

А к весне на месте костра, в выжженной почве, распустил листочки желудь. Этот росток к приходу крестоносцев вырос в гигантское дерево.

Братья Ордена, возглавляемые епископом Анзельмусом, ринулись уничтожать дуб. Силы рыцарей были значительны, а нападение неожиданным, и им без особого труда удалось перебить защитников дуба. Но когда кнехты попытались срубить дерево, выяснилось, что сделать это невозможно: топоры, звеня, отскакивали от его коры, как от гранитной скалы. Один даже разлетелся на куски, сильно поранив осколками лесорубов. Люди в страхе пятились назад, крестились и посылали проклятия языческим богам. Внезапно налетевший ураган испугал их еще больше. Молнии с треском рвались в кроне дуба и вонзались в землю вокруг него. Приказы и окрики охрипшего епископа не возымели никакого действия: охотников взяться за топор больше не нашлось.

Тогда Анзельмус сам засучил рукава. И дуб сдался: топор все глубже входил в тело великана. Однако дерево было так огромно, что епископу не хватило бы и недели, чтобы завершить начатое. Тогда он приказал натаскать к дереву хвороста, развел большой костер, и через пару дней на месте дуба чернела только выжженная земля.

В честь топора Анзельмуса и назвали город: Хайлигенбайль в буквальном переводе — «Священный Топор».

Если бы подвиги епископа Анзельмуса в Пруссии на этом и закончились, то, возможно, католическая церковь провозгласила бы его одним из своих героев в борьбе с язычеством. Но этого не случилось. И вот по какой причине. Едва Орден закрепился в Пруссии, он тут же объявил все операции с янтарем собственной монополией. Пруссам же, веками относившимся к янтарю как к дару Атримпа — бога морей, эти условности были непонятны. И они наивно продолжали, как их деды и прадеды, собирать на пляжах «горючий камень» и менять его у других народов на более нужные в хозяйстве вещи. И вот тогда епископ Анзельмус настоял, чтобы орденское правительство ввело смертную казнь за незаконную добычу и продажу янтаря.

— Нельзя, чтобы янтарь доставался людям даром! — заявил он, обосновывая свое предложение.

И на холме у поселка Кирпенен, что возле замка Гермау, появились виселицы, на которых вздергивали даже несчастных рыбаков, в чьи сети случайно попал янтарь.

Говорят, Господь не простил Анзельмусу этой жестокости, и до сих пор в шторм, когда на пляжах западного побережья Самбийского полуострова на линии прибоя выстраиваются бесшабашные ловцы янтаря со своими сачками, там объявляется озлобленный дух епископа и, хватая людей за рукава и полы плащей, приговаривает:

— Нельзя, чтобы янтарь — даром! Нельзя, чтобы янтарь — даром!