Наконец Лили выбрала жилье с большими широкими окнами и маленьким парком внизу. Единственным минусом выступало то, что здание было старое, а значит, куда более уязвимое для землетрясений.

— Боб сказал, что никаких толчков уже сто лет как не было, — заметила Лили.

— Вот потому-то и стоит беспокоиться. Когда проходит серия слабых толчков, это значит, что все путем. А вот если долго ни шиша, ясно, что может грохнуть.

— Я и не знала.

Мы отправились к агенту по недвижимости, и я помогла Лили подписать документы. Я устала и с радостью отправилась бы домой, но Лили вознамерилась меня отблагодарить.

— Позволь угостить тебя где-нибудь чашечкой чаю. Пошли.

Мне не хотелось быть с ней. Не то чтобы я питала к ней антипатию, но все же видела в ней представительницу краев моего детства. Она не могла мне понравиться. Я понимала, что проведи мы вместе еще чуток времени, и она непременно снова заговорит о Йоркшире и его захолустных красотах и удобствах.

— Я правда устала. Ты ступай. Одно из достоинств Японии в том, что находиться в ресторане или кафе в одиночестве совершенно не зазорно. Никто не станет тебя донимать или таращиться на тебя.

— Да я даже не знаю, как заказать чашку кофе. Я по-японски ни бум-бум. Точно не хочешь со мной пойти?

В ее невыразительном взгляде вдруг полыхнул страх.

— Ладно, тогда пойду. Просто показать тебе, как сделать заказ в кафе.

Мы нашли небольшую кофейню с кондиционером, яростно работавшим на всю железку. Сев, Лили поставила сумочку на пол рядом с собой. Прямо отрада для глаз. Я и забыла, что в Британии народ ставит сумки на пол. В Японии пол считают слишком грязным. Сама я сумочку ношу редко, предпочитая рассовывать все нужное по карманам, так что меня эта проблема не колышет. Сумочка — атрибут женственности, покушаться на который я никогда не считала себя вправе. И все же мне было приятно видеть, как Лили поставила сумочку на пол.

Когда официантка подошла, Лили шепнула мне, что хочет кофе. Я сказала официантке, что мы еще не готовы.

— Лили, ты должна быть способна сделать заказ самостоятельно. И нечего на меня смотреть. Как ты будешь есть и пить, если не можешь ничего попросить?

— Но я не знаю, что сказать. Где уж мне говорить по-японски? Я же ни в зуб ногой.

Ее бесхарактерность раздражала меня, но в то же время внушала желание по-сестрински покровительствовать ей. Она была беспомощна.

— Спорим, что можешь. Есть японские слова, известные всякому. Скажем, сёгун.

— О, ладно. Да, я его слыхала. Вот только не знаю, что оно значит. Оригами. Это я знаю. Или это по-китайски? Нет, это японский, да ведь? Да? Я без понятия.

— Это японский. Камикадзе?

— Да. Военные летчики. Гм. Сумо. Караоке. Футон.

— Ясно. Кое-что ты знаешь.

— Карате. Лапша.

— Это не японский. Для лапши есть много слов. Я тебя как-нибудь подучу. Я хочу чай, а ты кофе, верно?

— Верно.

— Ну, чай — это котя, а кофе коохи.

— Котя. Коохи, — повторила она с сильным йоркширским «о».

— Да. Теперь, когда хочешь сказать «один», добавляешь хитоцу.

— Хитоцу котя…

— Нет. Котя о хитоцу. Коохи о хитоцу.

— Значит, задом наперед. А что за «о»?

— Просто частица. Толком ничего не значит…

— Так зачем ее говорить?

— Просто надо. Ты готова? — В учителя я никогда не метила.

— Нет, погоди. Дай сперва немного попрактиковаться. Котя о хитоцу. Коохи о хитоцу. А как сказать «пожалуйста»?

— Просто добавь в конце кудасай. Ладно, я зову официантку.

Лили изрекла свою реплику, и официантка, к счастью, поняла.

— Ух ты! Я говорю по-японски. То-то будет, как Энди узнает!

— Я думала, ты больше не поддерживаешь с ним связь.

— Нет, не поддерживаю. Он не знает, что я здесь. Вряд ли вообще кто-нибудь знает. Не хочу больше видеть его, но в то же время не верю, что больше не увижу.

— Как это?

— Он ужасный собственник, я же сказала. По-моему, он либо выследит меня, либо встретит новую и будет вместо меня одержим ею.

— Так будет лучше.

— Ты ведь говорила, у тебя есть возлюбленный? Как его зовут?

— Тэйдзи.

— Он тоже переводчик?

— Он фотограф. Ну, работает в лапшичной.

— Но хочет быть фотографом. Замечательно. Я люблю делать фотографии, но у меня не очень-то получается. Я люблю снимать пейзажи — знаешь, закат, и все такое. Жаль, у меня тут камеры нет. Он продает свои фото или типа того?

— Нет. Навряд ли. Не знаю.

— Но собирается в будущем?

— Не уверена.

— Но это хобби. Значит, он может развешать их по стенам, чтобы украсить, может дарить людям, и так далее. Это мило.

Зачем Тэйдзи делал фотографии? Он отдал мне несколько, но по большей части ничего с ними не делал. Я понимала, что Лили это должно показаться странным, но не хотела говорить об этом с ней.

— Думаешь задержаться в Японии надолго?

— Не знаю. Это забавно, потому что я тут всего пару недель, но меня чуточку мучает ностальгия. Я скучаю по вещам, о которых бы, наверное, и не вспомнила, будь я сейчас дома. С тобой такого не бывает?

— Сейчас мой дом здесь, так что мне приходит в голову, что меня будет мучить ностальгия, если я когда-нибудь покину Японию.

— Я скучаю по рыбе с картошкой фри[9]. И по магазинам, где могу купить, что хочу. Я заметила, что обувь тут мне мала. Я бы пешком отмахала всю Уайтфрайаргейт[10], чтобы поглядеть на туфли.

— Это правда. С моими большущими ногами у меня тоже проблемы с обувью.

— Ты скучаешь по йоркширскому побережью?

— Нет.

— Должно же тебе в нем что-то нравиться.

— Так и есть. Эрозия. Часть побережья, страдающая самой сильной эрозией на свете. Оно разваливается прямо сию секунду. Что ни год фут-другой срывается с обрыва и тонет. Или плывет на юг и становится частью Восточной Англии. Вот это мне нравится.

— Я в детстве ездила на море. Мы обычно ездили по выходным. Помню, плескалась в море до посинения. А еще громадные волны, которые сбивают с ног. Я ненавидела холод, но обожала воду.