Люси вышибло в прошлое, и она пропустила мимо ушей, что Лили сказала дальше. Люси плавала, пытаясь грести достаточно быстро, чтобы согреться, когда вдруг ощутила пушистые ладони, касавшиеся ее ног и цеплявшиеся за них. Сначала она подумала, что это один из ее семерых братьев, что это розыгрыш, но прикосновение было женским и настойчивым, как ласковые пальцы русалки. Ей казалось, что они увлекают ее вниз, под волны, чтобы утопить, но не яростно, а мягко и спокойно. Пару минут спустя она стояла на коленях на мелководье. Обе ноги были опутаны темными тяжелыми водорослями.

— Я любила есть сахарную вату на пляже, — дошли до слуха Люси слова Лили.

— Я тоже. Я обожала сахарную вату.

— И мороженое, но песок от ветра вечно к нему лип.

Мы допили свои напитки в молчании. Я от кондиционирования покрылась гусиной кожей. Когда мы снова вышли во влажное тепло, я чуточку растерялась, обнаружив, что нахожусь в Токио.

— Вот уж не думала, что меня занесет в Японию, — сказала Лили, снимая свой кардиган. — Спроси меня год назад, я бы ее и на карте не нашла.

Мне бы тогда и уйти. Она знала, как добраться до дома. Но мне в голову вдруг пришла мысль, и, глупо раскрыв хлебало, я поделилась ею с Лили.

— В воскресенье я иду в поход с Нацуко — это моя коллега, думаю, она тебе понравится. Поход не особо трудный, но будет довольно интересным. Может, захочешь составить компанию.

* * *

Лили была не в своей тарелке, одинока, потеряна и нуждалась в доброте. Я это понимала. Позвольте растолковать, почему мне так не хотелось проводить время с ней. Это все из-за другой истории, которой я Лили не поведала. И не поведаю полиции. Я сказала только Тэйдзи. Сказала Тэйдзи однажды — и одного раза довольно, чтобы поведать историю человеческой жизни.

Вот как это случилось. Я лежала под одеялом на кровати Тэйдзи. Он скользнул рядом, согрев мою обнаженную кожу своей, и, держа камеру в вытянутой руке, направил ее и снял нас вместе. Это была одна из немногих его фотографий, включавшая и его собственное изображение. Отбросил камеру в сторону и что-то прошептал. Что же он прошептал? Теперь мне кажется, что мы с Тэйдзи вообще не пользовались словами, но, конечно, должны были. Я помню случаи, когда мы наверняка говорили, но я не в состоянии припомнить ни одного произнесенного звука. У меня такое ощущение, будто мы обменивались чувствами и мыслями телепатически, но это уж совсем за гранью. Я не могу услышать голос Тэйдзи, но должен же у него быть голос. Если я пытаюсь сосредоточиться, то слышу звук вроде лепета дождевых капель из наших уст. Ни пауз, ни высказываний по очереди, просто падающая вода. Я не уверена, что он произнес именно эти слова, но, по-моему, именно это он сказал в тот вечер.

— Как ты сюда попала?

Я устояла перед искушением сказать: «Сперва линией Яманотэ, а дальше пешком», — потому что понимала, что это не ответ на его вопрос.

— Не знаю, — промолвила я.

— Но ты же здесь, в Японии. Я нашел тебя. Ты приехала в Японию из другой страны, с другого материка, такого далекого, а я нашел тебя в своем аппарате. Как?

И я сказала ему. Начала с начала и выложила ему почти все.

Начала со своего рождения.

Люси Флай родилась в Скарборо в 1965 году, в викторианском доме с террасой, сложенном из угрюмого серого кирпича, с тремя прочными ступеньками, ведущими к парадной двери. Ветер с Северного моря так налегал на дверь, что приходилось надевать пальто и шапку только затем, чтобы выставить на крыльцо молочные бутылки. Люси была младшей из восьми детей Джорджа и Мириам Флай и единственной девочкой. Она родилась дома, во мраке. Лампочка в спальне с хлопком перегорела как раз в тот момент, когда акушерка уговаривала Мириам потужиться в самый последний раз. Джордж внизу смотрел матч по регби, но великодушно оторвался от него достаточно надолго, чтобы заменить лампочку вывернутой из уличного нужника. И когда наконец все стало видно, Мириам, гордая мать семерых сыновей, с жалким видом воззрилась на красное недоразумение, вынутое из ноющей дыры у нее между ног. Она-то ждала восьмого сына. Его назвали бы Джоной, то бишь Ионой.

— Очень уместно, — пробормотал Джордж под нос за неделю до того, — ведь он явится на свет из громадного кита[11].

Но Мириам видела лишь мальчика без пипки.

— Очаровательная девочка! — проворковала акушерка, вытирая ребенка насухо.

Мириам не видела ничего очаровательного. Она видела тщедушную розовую девочку без шеи, с черными бусинами галочьих глаз. Ей даже не приходило в голову, что она может произвести на свет девочку. Она была фабрикой по производству младенцев мужского пола и считала сие своим правом. Мириам была вовсе не жестокой, но ее собственное детство порушило отсутствие какого бы то ни было мужчины. Отец ее на войне. У нее было две сестры, ни единого брата, а в довершение несправедливости она была вынуждена посещать женскую школу. Единственными мужчинами, с которыми ей доводилось перекинуться словцом, были автобусный кондуктор и угольщик. Ей нужен был мужчина, который поднял бы ее, сказал бы, что она маленькая принцесса. Повзрослев, Мириам была вознаграждена за страдания, утвердившись на законном месте в центре мужского внимания, и семеро сыновей причитались к титулу.

— А, ладно, — проговорила она, чувствуя боль в своих бедрах и сознавая, что больше детей у нее не будет. — Хоть какая-то подмога в складывании простыней. Хоть с галочьими глазенками, хоть нет.

Вот с таким восхитительным стоицизмом приняла Мириам это ошеломительное разочарование. Поначалу она думала назвать дитя Линдой, сиречь красивой. Это имя ей хотелось носить в детстве. Но парадокс был чересчур жесток, так что по совету акушерки новорожденную нарекли Люси, сиречь светозарная, потому что Джордж как раз стоял на стуле, вворачивая лампочку, когда Люси выковырнулась. Он тут же покинул комнату, не глядя, чтобы дать женщинам проделать свои штуковины с кровью и теплой водой. И дожидался новостей внизу.

— Девочка? — Лицо его выказало неподдельное изумление. — Твою ж мать!

Никаких свидетельств, разъясняющих сию реплику, не имеется. Во всяком случае, жизнь Джорджа и Мириам не так уж и переменилась. У них по-прежнему была пастушья запеканка к чаю по четвергам и рыбные палочки по пятницам. Девочка могла по большей части носить мальчуковые вещи и вроде бы не требовала специального обхождения. Топотала там и тут, учась всему сама и стараясь не попадаться на пути братьев, не видевших ее в упор, хотя из нее получалось хорошее ядро, когда они хотели испытать стекло теплицы на прочность. Для Мириам в малышке Люси особого проку не было даже в роли помощницы, все из-за ее неуклюжести. Она била тарелки во время мытья и роняла горячие противни прямо из печи. И не умела готовить, как ни старалась.

— Да как ты выйдешь замуж, если не можешь даже теста замесить? — ворчала Мириам. — Ты никогда ничего не добьешься, попомни мои слова.