Встретив Эллиса на скачках, как обычно, я рассказал ему о звонке Линды Фернс и спросил, не разузнал ли он чего нового о кентских пони.

— Сид, дружище, — улыбнулся он, — все это было несколько месяцев назад, так?

— Пони калечили в январе и феврале, а твоя программа вышла в марте.

— А сейчас у нас июнь, верно? — Он покачал головой без огорчения или удивления. — Ты же знаешь, на что похожа моя жизнь. У меня есть специальные люди, которые разыскивают для меня разные истории. Телевидение это ненасытная прорва. Конечно, если бы с этими пони что-нибудь прояснилось, я бы сказал и непременно сделал бы продолжение, но мне ничего не известно.

— Рэчел Фернс, девочке, больной лейкозом, до сих пор снятся кошмары.

— Бедная девочка.

— Она сказала, что ты был очень добр.

— Ну... — он мотнул головой, — это не так уж сложно. Честно говоря, та программа сделала чудеса с моим рейтингом. Сид, ты знаешь что-нибудь об этом скандале с букмекерами, который я предполагаю выставить на всеобщее обозрение на следующей неделе?

— Вообще ничего, — с сожалением сказал я. — Но, Эллис, возвращаясь к этим нападениям, — ты не следил за другими несчастными случаями с чистокровными жеребятами и двухлетками?

Он легко пожал плечами.

— Мои агенты считают, что эти случаи достойны лишь пары упоминаний.

Это дело подражателей. Я имею в виду — тут нет ничего столь же сильного, как эта история о детях. — Он усмехнулся. — Ничего, что задевает за душу.

— Ты циник, — сказал я.

— Да разве все мы не циники?

Мы много лет были близкими друзьями, Эллис и я. Мы состязались на скачках, он — как одаренный любитель, я — как преданный делу профи, но в нас обоих был тот внутренний огонь, который делает скачки с препятствиями на полудиких лошадях со скоростью тридцать миль в час вполне приемлемым способом проводить время.

Подумав о том, что раз за три или четыре месяца ни полиция, ни программа Эллиса Квинта не добились результатов, я тоже могу потерпеть неудачу в поисках вандалов, я тем не менее сделал все возможное, чтобы отработать свой гонорар, и зашел с другого боку — стал задавать вопросы не владельцам пони, а журналистам, которые писали об этом в газетах.

Я методически опрашивал их по телефону, начав с местных кентских газет и перейдя затем к репортерам ежедневных лондонских газет. Большинство ответов были одинаковыми: история стала известна из сообщения агентства новостей, которое снабжает все газеты информационными сводками. Продолжения и интерпретация — это уже дело самой газеты.

Из всех газет, которые дала мне Линда Фернс, «Памп» раздула это дело самым отвратительным образом, и после примерно шести звонков я наткнулся на человека, который буквально прожигал дырки в страницах своим пылом. Это был Кевин Миллс, главный репортер «Памп».

— Выпить кружечку? Почему бы и нет, — откликнулся он на мое приглашение.

Он встретился со мной в пабе (хорошо, когда кругом тебя никто не знает) и рассказал мне, что сам лично ездил в Кент ради этой истории. Он взял интервью у всех детей и их родителей, а еще у одной свирепой дамы, которая возглавляла отделение Пони-клуба, и так надоел полиции, что они вышвырнули его вон.

— Поразительно, — сказал он, попивая джин с тоником, — никто не заметил ничего. Все эти пони были на пастбищах, на всех совершено нападение в какой-то момент между закатом и восходом, что дает вандалам в январе и феврале несколько часов на то, чтобы сделать свое дело и удрать.

— Но ведь ночью темно, — сказал я.

Он покачал головой.

— Все нападения происходили в светлые ночи, близко к полнолунию и в само полнолуние каждого месяца.

— И сколько их было, ты не помнишь?

— В январе сразу четыре. Два пони были ослеплены. Еще было две кобылы с резаными ножевыми ранами в их... ну, в родильном проходе, как заставил меня написать наш разборчивый редактор.

— А в феврале?

— Один ослеплен, еще две порезанных кобылы, одна отсеченная нога.

Бедная девочка нашла эту ногу рядом с поилкой, из которой пил ее пони. Эллис Квинт сделал об этом великолепную телепрограмму. Ты ее не видел?

— Я был в Америке, но слышал о ней.

— Анонсы этой программы шли всю неделю. Ее смотрела почти вся страна. Она вызвала чудовищную волну. Этот пони был последним пострадавшим в Кенте, насколько мне известно. Полиция думает, что это была местная банда подонков, которые почуяли, куда ветер дует. А люди перестали выпускать пони на неохраняемые пастбища, понятно?

Я заказал ему еще выпивку. Кевин был человеком средних лет, наполовину облысевшим, с небольшим брюшком. Он утер тыльной стороной ладони свои усы и сказал, что за свою карьеру брал интервью у стольких родителей изнасилованных и убитых девочек, что делать материал о пони было большим облегчением.

Я спросил его о подражаниях — последующих нападениях на чистокровных лошадей в других местах, не только в Кенте.

— Подражание? — переспросил он. — Это они так говорят.

— А что?

— Все остальные были не такими кучными, как в Кенте. Насколько мне известно — а могли быть и другие, — было еще пять очень молодых лошадей, жеребят и годовичков, с которыми происходили отвратительные вещи, но ни один из них не был ослеплен. Одному рассекли морду. Кобыл среди них не было. Но... — Он заколебался.

Уверен в истинности фактов, подумают я, но не в моей реакции на них.

— Продолжай.

— Понимаешь, там были три двухлетки, и у каждой из них была отрублена нога.

Я почувствовал то же отвращение, которое видел у него на лице.

— Один жеребец в марте, — сказал он. — Один в апреле. Один в мае.

— И не в полнолуние?

— Не совсем. Просто в лунные ночи.

— Но почему ты не написал об этом?

— Меня посылали писать о крупных бедствиях, — терпеливо объяснил он. — Воздушные катастрофы, массовые убийства, десятки несчастных случаев.

Какой-то псих, который раз за разом рубит ноги лошадям, — это не самое главное, но, может быть, я этим займусь. Агентство новостей ничего на этот счет не добыло, но я намерен почитать провинциальные газеты. Старая привычка. Где-нибудь да промелькнет что-то о нападениях на животных. Такое постоянно случается. Лошади, овцы, собаки — психи ко всем тянут свои грязные лапы. Давай займемся, и, если в этом месяце еще что-нибудь такое случится, я буду не прочь обсудить это за кружкой. А пока не отдавай чего накопаешь... в другие газеты. Я хочу получить свою сенсацию.

— Буду молчать, — пообещал я. — Если:

— Если что? — с подозрением спросил он.

— Если ты сможешь дать мне список людей, чьи чистокровные лошади стали жертвами.