Вздох.

Один из мониторов пытался ему что-то сообщить.

Что именно? Как трудно сосредоточиться…

Температура тела двадцать восемь градусов.

«Двадцать восемь? Слишком низкая». Беккер посмотрел на часы. Семь минут десятого…

Он снова улетел.

Беккер с беспокойством потер затылок. Иногда он выпадал из реальности на целый час. У него сложилось впечатление, что этого не случалось в критические моменты, но все же он должен был узнать этот звук, звук своего возвращения. Он всегда глубоко вздыхал, когда возвращался из очередного полета.

Он подошел к магнитофонам, посмотрел на счетчики. Их показания слегка не совпадали. На одном значилось «504», на другом — «509». Беккер перемотал их до двухсот и стал слушать первый.

«Прямая стимуляция вызвала лишь слабую реакцию, сужение зрачка не больше чем на миллиметр…»

Его собственный голос, хриплый и возбужденный. Он выключил первый магнитофон, нажал на кнопку воспроизведения второго.

«…не больше чем на миллиметр, за которым сразу последовало испускание…»

Он выключил магнитофон. Оба прекрасно работали. Одинаковые «Сони», с батарейками на случай, если отключится электричество, лучше тех, какими он пользовался в университете в Миннесоте.

Беккер вздохнул, обратил на это внимание и бросил взгляд на часы, опасаясь, что снова выпал из реальности. Нет. Девять минут десятого. Нужно навести порядок, избавиться от тела Кортеса, обработать цветные слайды, сделанные «Полароидом». Кроме того, у него появились кое-какие идеи насчет получения материала для исследований, и их следовало записать. Так много всего нужно сделать! Но он не мог, по крайней мере прямо сейчас. «Пи-си-пи»[1]еще не начал действовать, и Беккер чувствовал себя… спокойным. Эксперимент удался.

Глубокий вздох.

Беккер взглянул на часы и ощутил легкий укол страха. Девять двадцать пять. Он снова улетел, замерев на одном месте; колени затекли от неудобного положения. Это стало происходить слишком часто. Ему требовалось больше лекарств. Кокаин, который продают на улицах, хорош, но он недостаточно чистый.

Затем послышалось: дзинь!

Беккер повернул голову. Нарушивший его размышления звук доносился из угла его квартиры в подвале. Почти звонок, но не совсем. Вместо продолжительного сигнала он издавал короткое треньканье всякий раз, когда старуха нажимала на кнопку.

Дзинь!

Беккер нахмурился, подошел к интеркому, откашлялся и включил переговорное устройство.

— Миссис Лейси?

— У меня руки болят.

Пронзительный, резкий старушечий голос. Восемьдесят три года, проблемы со слухом, слепая на один глаз. Артрит, который донимает ее все сильнее.

— У меня так болят руки, — пожаловалась она.

— Я принесу таблетку… через несколько минут, — сказал Беккер. — Но у меня осталось только три штуки. Завтра мне снова придется выйти из дома.

— Сколько? — спросила она.

— Триста долларов.

— О господи…

Его слова захватили ее врасплох.

— Их стало очень трудно доставать, миссис Лейси, — объяснил Беккер.

Так было уже много десятилетий, и она это знала. В ее жизни морфий никогда не продавался легально на улицах города. Как, впрочем, и марихуана.

Через несколько дней после того, как он тут поселился и начал работать помощником по гостиной — так называла его старуха, потому что ей не требовалась помощь в ванной комнате, — он показал ей статью в «Уолл-стрит джорнал» о разорившихся банках. Она прочитала ее, едва сдерживая слезы. У нее имелась карточка социального обеспечения и сбережения — около трехсот семидесяти тысяч долларов, а еще ей принадлежал дом. Если банк прогорит…

Эдит Лейси видела старых бездомных женщин, которые проходили мимо, толкая перед собой магазинные тележки со своим драгоценным тряпьем. Она говорила, что знает их, но Беккер ей не верил. Она смотрела на улицу и сочиняла про них истории:

— Вот этой когда-то принадлежала бакалейная лавка на Гринвич…

Беккер предложил ей разделить свои наличные между тремя или четырьмя не связанными друг с другом банками, уверяя, что так вклады будут обеспечены в рамках Федеральной программы страхования вкладов.

— Наступили смутные времена, — сказал он ей своим вкрадчивым голосом.

Старуха поговорила об этом с единственной близкой подругой, Бриджит Ленд. Той не нравился Беккер, но она посчитала, что поместить деньги в разные места — хорошая идея, и вызвалась сходить туда вместе с ними.

— Чтобы убедиться, что все будет в порядке, — сказала она, невольно взглянув на Беккера. — Я имею в виду, в банках.

Они перевели деньги за один день. Две старухи страшно нервничали, оберегая банковские чеки, словно курицы цыплят. Эдит Лейси спрятала свой чек под блузку, а Бриджит Ленд положила свой в карман и застегнула его на пуговицу — «на всякий случай». Они столь напряженно следили за чеками, что не особенно обращали внимание на Беккера, когда он проверял заявление Эдит на открытие нового счета. А он просто поставил галочку, означавшую «да», напротив вопроса, хочет ли заявитель получить карту банкомата. Он брал почту каждый вечер и через неделю после того, как они открыли новые счета, перехватил письма с кодами, а еще через неделю и сами карточки. По каждой из них можно было получать пятьсот долларов в день. В первый месяц Беккер почти ежедневно снимал деньги, пока у него не набралось двадцать тысяч наличными.

— Купи фруктов, — велела ему старуха.

— Я зайду в «Макгуайр», — сказал он по интеркому.

— Абрикосов.

— Хорошо, — бросил он, отворачиваясь.

— Пожалуйста, купи абрикосы.

— Ладно! — рявкнул он.

— В прошлый раз я их так и не дождалась.

Беккеру вдруг очень захотелось подняться и задушить ее. Совсем не та непреодолимая тяга, которую он испытывал к своим подопытным, а почти человеческое желание удавить старую клячу.

— Извините, — проговорил он подобострастно, пытаясь скрыть ярость. — Я постараюсь достать ваше лекарство.

Это заставит ее заткнуться.

Беккер отвернулся от интеркома, бросил взгляд через темную гостиную и увидел тело Кортеса, залитое ослепительным сиянием света в операционной. «Вполне можно сделать это и сейчас».

Он принес из кухни длинный рулон черного полиэтилена, купленного в лавке художников, развернул его около анатомического стола, скальпелем отрезал нужную длину, затем разгладил кусок. Отстегнул ремни, удерживающие тело, вытащил из запястья катетер и датчик температуры. Она опустилась до двадцати градусов — тело быстро остывало.