Быстро и бесшумно выйдя из-за двери, он шагнул вперед, обостренньм зрением загнанного в угол зверя заметив, как ее отражение в темном оконном стекле округлило рот, готовясь закричать от ужаса. Он понял, что женщина тоже видит его отражение, и поспешно заслонил лицо свободной рукой. Женщина начала оборачиваться, и только теперь Муха заметил блестевший в ее правой руке огромный кухонный нож — тетка, похоже, была из крутых и умела постоять за себя. Это несколько уравнивало шансы, поскольку при Мухе не было никакого оружия, кроме набитой ворованным добром спортивной сумки. Продолжая прикрываться локтем, он взмахнул рукой с зажатой в ней сумкой и увидел, как страшный кухонный тесак взлетел навстречу — не то для удара, не то просто для того, чтобы прикрыть лицо.

Тяжелая сумка, описав в воздухе дугу, с шумом обрушилась вниз, и хозяйка квартиры неожиданно легко упала, как сбитый с постамента картонный манекен. Она была совсем легонькой — килограммов сорок — сорок пять, — и Мухе стало стыдно: не столько из-за того, что он ударил слабую женщину, сколько из-за страха, которого он натерпелся.

Он бросился к двери, но на пороге почему-то остановился. Позже он не раз спрашивал себя, кой черт дернул его остановиться и посмотреть назад, и ответ всегда получался один и тот же: видимо, сработал профессиональный рефлекс. Женщина позади не кричала и даже не шевелилась, и рефлекс остановил его на полушаге, заставив обернуться и проверить, все ли с ней в порядке.

Хозяйка квартиры лежала на левом боку — точнее, почти на животе, так что лица ее не было видно. Муха сразу понял, что смотрит на труп — он перевидал столько покойников, что просто не мог ошибиться. Даже если бы у него оставались какие-то сомнения, они немедленно развеялись бы, стоило взглянуть на темно-красную лужу, медленно расползавшуюся из-под тела по светлой поверхности вощеного паркета.

— Нет, — прошептал оторопевший Муха, — нет!

Как же так?

Он действительно не мог понять, как это произошло.

Удар сумкой теоретически мог послужить причиной смерти, но откуда столько крови? Размозжить человеку череп спортивной сумкой очень непросто, даже если набить ее кирпичами. Или она ударилась обо что-то во время падения? Чепуха, поблизости ни одного острого угла…

— Ах ты, господи, — простонал Муха. Ему вдруг вспомнился ртутный блеск кухонного ножа в руке, которая взметнулась вверх, чтобы прикрыть лицо.

«Вот то-то и оно — подумал он. — Мне ведь так и показалось, что удар пришелся ей по локтю. Вот оно как бывает…»

Он уронил сумку на пол и на негнущихся, словно вдруг ставших деревянными ногах подошел к телу. Медленно, как во сне, опустившись на корточки, он взялся рукой в перчатке за плечо Антонины Андреевны. Плечо было податливым и упругим, но тело уже приобрело неживую инертность набитой песком тряпичной куклы. Он перевернул труп и увидел именно то, что ожидал: широко открытые остекленевшие глаза, тонкую струйку крови в уголке рта и фигурную, с блестящими медными заклепками рукоятку красного дерева, торчащую из-под грудинной кости. Нож вошел в тело под углом, снизу вверх, и, принимая во внимание длину лезвия, можно было не сомневаться, что сердце пробито насквозь. Это был очень профессиональный, действительно мастерский удар, и то, что он был нанесен случайно, не делало его менее смертельным.

Муха медленно выпрямился и перевел взгляд с лица мертвой женщины на свои руки. На перчатках не было ни единого пятнышка крови, но это ничего не значило. «Мокруха — это совсем другая статья, старик, — вспомнились ему слова Кораблева. — Ты на тот свет, и я следом…»

— Можешь в этом не сомневаться, козел, — хрипло прошептал Муха и пятясь вышел из кабинета.

Споткнувшись о сумку, он наклонился и механически подобрал ее, не сводя глаз с трупа. Он убивал много раз, но эта смерть потрясла его. Перед ним был не потный, воняющий козлом бородач в чалме, с головы до ног перевитый пулеметными лентами, а русская женщина, не сделавшая ему ничего плохого. Он всегда знал, что между кражей имущества и убийством есть существенная разница, но только теперь осознал, насколько глубока пропасть, разделяющая эти два понятия. Теперь ментовка будет искать не веселого форточника-виртуоза, а грязную тварь, убившую из-за горсти побрякушек человека. Пятясь к дверям, он спрашивал себя, чем он теперь отличается от злодеев, закладывавших гексаген в подвалы жилых домов, и сам отвечал на свой вопрос: да ничем. В голове его звучали голоса и роились видения, самыми яркими из которых были опутанные колючей проволокой ворота колонии строгого режима и синие от щетины звериные рыла соседей по бараку. Мухе стало страшно.

Выходя из кабинета, он зачем-то выключил свет, потом все так же, спиной вперед, пересек прихожую, выключил свет и там и только после этого, по-прежнему пятясь, выбрался на лестничную площадку. Ему почему-то казалось, что, если он повернется к трупу спиной, тот немедленно вскочит и бросится в погоню, размахивая окровавленным ножом.

— Нервы, — хрипло выдохнул он, осторожно прикрывая за собой дверь квартиры и на мгновение прислоняясь лбом к холодному дереву дверного косяка. — Нервы, черт бы их побрал…

— Эй, мужик, ты чего? — раздалось сзади. — С кралей поругался?

Муха вздрогнул и инстинктивно втянул голову в плечи. Только теперь он почувствовал запах табачного дыма и понял, что на площадке есть еще кто-то — видимо, сосед, вышедший покурить. Это был прокол настолько глупый, что Муха даже никогда не задумывался о возможности подобного происшествия. Ну, что ему стоило посмотреть в глазок, прежде чем выходить из квартиры в перчатках и с сумкой награбленного в руке?

— Да, — не оборачиваясь, пробормотал он, еще сильнее втягивая голову в плечи, — поругался. Нервы.

— Да-а, — философски протянул сосед. Судя по тембру голоса, веса в нем было килограммов сто, если не больше — крупный мужчина и наверняка очень сильный. — Нынче все нервные. Как говорится, плюнешь в морду — драться лезут.

— Вот-вот, — поддакнул Муха, боком, по-крабьи, передвигаясь к лестнице. Это наверняка выглядело глупо и очень подозрительно, но теперь он заботился только об одном — побыстрее унести отсюда ноги.

— Слышь, мужик, да что с тобой? Ты чего раком ползешь? — Теперь в голосе разговорчивого соседа слышалось подозрение. — А ну, стой, зараза! Ты кто такой?

В сумке у тебя что?

Муха боком метнулся к лестнице, по-прежнему старательно пряча лицо. Огромная лапища цапнула его за плечо, он рванулся, ужом выворачиваясь из захвата, и наугад ударил свободной рукой куда-то назад. Раздался неприятный чмокающий звук, разговорчивый доброхот взревел быком и разжал руку.

— Нос сломал, педрила! — завопил он вслед прыжками мчащемуся вниз по ступенькам Мухе. — Стой, гад, убью!

Лестница показалась Мухе чересчур длинной, словно за время его визита в квартиру Снеговой дом подрос этажей этак на сто. Он несся, рискуя сломать себе шею и оленем сигая с середины лестничных маршей на твердый кафель площадок, слушая, как внутри шахты гудит и лязгает вызванный травмированным доброхотом лифт.