Алексей же непредсказуем, как летняя гроза. «У вас здесь часты грозы?» — Танцор, и сказочник, и бог весть кто еще, он приоткрывает губы, едва не задав вопрос вслух, но успевает остановиться.

Ах, как сложно держать внимание точным, когда князь шутит. И как легко, когда его рука трогает, перебирает украшения. Титай вздымается волной, ведет незнакомой прежде ладонью по собственной груди, подставляясь. Покачивается по-змеиному, склоняет голову, изображая покорность. Желания Алексея льстят, их и самому не хочется оставлять незамеченными.

Но после зноя всегда наступает гроза.

Погода в этих краях меняется непредсказуемо. Почти весь день стояла безветренная жара, придавливая духотой к земле, сейчас же занавеси по сторонам кровати колышет свежий ветер — теплый, но уже совсем не обжигающий. Свет луны меркнет. Небо затягивают плотные облака, все звуки снаружи затихают в напряженном ожидании непогоды. Тучи могут походить вокруг, цепляясь за скалистые когти Мангупа, могут пролиться дождем до утра или порвать небо сухой колкой грозой. А могут и раствориться бесследно, уступая место луне и возвращая земле ее свет.

Двое лежат поперек постели среди смятых одеял и покрывал. Последние их силы ушли на шуточную борьбу за бархатную подушку. Теперь отсмеяться бы да дыхание восстановить. Алексей уступает гостю, отдает трофей и падает навзничь. Титай щурится. Приподнимается, на четвереньках крадется по постели, чтобы нависнуть сверху.

В бою князь лишился почти всех своих роскошных одеяний. Распахнутая рубашка покоится на оголенных плечах, отнюдь не делая его беззащитным или уязвимым. Теряя одежду, князь не теряет достоинства. Было бы чего стесняться.

Они не разговаривают. Это хорошо. Правильно сейчас. Тишина повисает пологом над кроватью, заполняет собой всю комнату, выливается через окна. Может быть, именно она перекрыла все остальные звуки и заставила ночь впасть в глубокое забытье. Их тишина.

Лицо Титая закрывает тень. Он вырастает в постели, почти не качаясь. Как призрак в темноте, едва различимый мираж. Юноша плавно переступает через снятую, сдернутую, соскользнувшую одежду. Остается только золото. Отпечаток чужих прикосновений на коже вытаскивает из души смутную тоску — так охотник скорбит над молодым сильным зверем, попавшим в силки.

Титай седлает князя, быстрый и невесомый от жаркого напряжения. Склоняется, задевает носом его грудь. Надо же, всегда думал, что судьба наложников самая незавидная. Видел, как несчастны юноши, которых подкладывали под господ для утехи. Разве был бы он сейчас несчастен, оказавшись на их месте? Но он не на их — на своем.

Алексей любуется каждым его движением. Какой же красивый. Сильный и гордый. Не похож он ни на наложника, ни на танцора. У тех другие руки, другие глаза, да и стать совсем иная.

Колени Титая стискивают чужие ребра. Он взмывает вверх, вытаскивая из-под подушек и сжимая обеими руками острый кинжал. Слепящая вспышка молнии озаряет изменившееся лицо и страшное оружие. Хватит. Тебя невозможно обманывать долго, князь. Я столько ждал этого. Столько сделал, чтобы оказаться здесь, в этой комнате. Потому что именно здесь все закончится. Один миг — и все закончится. Нужно лишь сильнее стиснуть зубы и не думать о том, как придется сдерживать вой, раздирающий грудь, когда жизнь уйдет из светлых глаз. Как обнять на прощание, а затем прижать светлую голову к груди.

Потому что ты самый глупый человек, Алексей. Потому что правителем здесь должен был оказаться тот, чья жизнь не имеет ни смысла, ни ценности. Тот, перед кем не замирают руки убийцы, теряя драгоценные секунды. Сейчас. Нужно нанести удар прямо сейчас.

Вспышка озаряет комнату. Все становится на свои места, проявленное белым светом. Как спелый фрукт лопается в руке, как трещит по швам терпение, как рвется жар из-под ключиц, когда не остается больше тайн. Правда вырывается наружу: обнаженная и прекрасная в своей смертельной точности.

От направленного в грудь острия Алексею становится неосязаемо больно, будто кинжал уже успел добраться до сердца. И вместе с тем — легко. Безумно страшно, но сейчас совсем не до страха. Мгновения перетекают из ладоней убийцы в ладони жертвы невесомым преимуществом. Князь перехватывает руки своего недоброго гостя, почти не заботясь о том, чтобы не причинить вреда. Гнев показывает свой острый язык лишь немного, а под пальцами правителя уже гнется мягкое золото браслетов. После князь поднимается сам. Садится и, отводя кинжал раскрытой ладонью… целует. Целует жестко и честно. Прикусывает лживые губы, обе поочередно, чтобы произнести одно только слово:

— Потом.

Оглушительный раскат грома рвет небесные хляби. На мир вокруг обрушиваются потоки воды, заполняя долины шелестом дождя, заглушая стук сердец, которые переполняют чувства. По предплечью Алексея стекает кровь. Она срывается с локтя на простыни, собирается темными каплями.

— Потом, Титай.

Глаза убийцы распахиваются. Пустота зрачков заполняет собой серебро радужки. Оказаться в постели с врагом страшно. Им обоим. Титай ловкий, но Алексей сильнее. Это особенно заметно, когда браслет сжимается вокруг запястья кандалами, а губы округляются, сдерживая вскрик. Страх перетекает в животный ужас от вида текущей по лезвию крови. Князь не человек. И он слишком близко. Перед поцелуем Титай успевает поймать его взгляд — лишенный теперь улыбки и света. Что же, пусть.

— Я так тебя ненавижу. — Титай кривит губы. В груди перекатывается рокот. В нем вся сила, глухая, годы сидящая в засаде. — Я ненавижу тебя.

Титай упивается самыми честными словами за всю свою жизнь. Конец. Вот теперь это и вправду конец. Он не в сказке, а даже если и в сказке, то добрым героем ему не стать. Шанс был один, и он там, внизу, падает на постель, сверкнув лезвием, пока дрожь забирает все тело. Чувства захлестывают по самое горло. Досада за то, что не мог себе позволить. Ненависть за то, как сильно хочется целовать в ответ. За то, что князь выиграл войну его же оружием, — это ведь Титай должен был очаровать и отвлечь, а не наоборот. За то, как сильно и сладко бьется северное сердце под ладонью, потому что теперь он касается груди князя и чувствует наконец. Все чувствует: себя, постыдно обнаженного, объятия, тепло другого человека и смятение от близости. Теперь можно делать все что захочется. Впереди наказание за несовершенное, впереди смерть. А значит, самое страшное уже случилось. Страха больше нет.

Титай тоже лопается. Как тот самый фрукт. Сейчас он такой живой и настоящий, что сводит живот. Как от голода почти. Неэфемерный шанс расстаться с жизнью должен был остудить пыл, но его, видимо, оказалось недостаточно.

Ладонь Алексея от пореза горит, пульсирует, но