Как только я овдовел, Алина первым делом потребовала, чтобы я на ней женился, однако я скорее предпочел бы каторгу; она это быстро уразумела и стала шантажировать меня немилосердно. Волей-неволей судьба свела меня с Симфорьеном Деба.

Он вам знаком. Уже в ту пору он был болен. Избытком чувствительности, что называется, не страдал. Если бы Матильда вышла за меня, она бы, по крайней мере, узнала любовь… Само собой, ее постигло бы потом горькое разочарование, но в течение нескольких недель, а то и месяцев она была бы счастлива. Но тут, вообразите, какая ей выпала семейная жизнь. Тем не менее она родила дочь — Катрин. Бедняжка, появившись на свет, нашла свое место занятым: после смерти Адила Матильда написала мне, что хотела бы заняться воспитанием Андреса. С тех пор он при ней и рос.

Симфорьен Деба раскусил меня сразу. Разумеется, он был неспособен вникнуть во все тонкости или хотя бы приблизительно представить себе, каков я в действительности. Он увидел во мне банального жулика, но по его меркам именно так и следовало меня воспринимать. Я унаследовал от Адила все, что в рамках закона супруг мог унаследовать в ущерб сыну. Притязания Алины, а также, признаюсь, и собственный мой образ жизни (знали бы вы какой!) очень скоро вынудили меня начать вырубать сосны, сперва старые, а потом уже и самые перспективные. И вот однажды в Париже мне нанес визит Симфорьен Деба. Сказал, что я гублю свое поместье, а потому мне следует отдать земли ему в управление. Он гарантировал мне приличный доход и выдал авансом сумму, какую я запросил. Не стану утруждать вас перечислением всех хитростей, на какие он пускался, чтобы скупить мои леса, примыкавшие к его владениям. Когда же Андрес вырос, Деба придумал ход, в некотором роде оправдывающий меня в моих собственных глазах… (Будто такой, как я, еще нуждается в оправданиях! Но теперь речь шла о моем сыне), а главное, обезоруживающий Матильду. Матильда защищала от моих посягательств интересы Андреса, словно бы он был ее сыном; вы достаточно хорошо ее знаете, и вам известно, что она любит Андреса больше, чем собственную дочь. Я помню, с какой яростью она обрушилась на мужа, когда узнала, что он, используя мою неуемную потребность в деньгах, попросту меня разоряет.

Деба сумел привлечь Матильду на свою сторону. Он рассуждал следующим образом: никто не может помешать мне продать имение первому встречному. Выкупая у меня земли, он, Деба, сохраняет их в семье. А чтобы не обделить Андреса, надо обручить его с Катрин. Женившись на Катрин, он получит то, что его отец все равно бы промотал. Расчет этот представлялся тем более здравым, что Андрес и Катрин с детства жили душа в душу. Подозревать Симфорьена Деба в неискренности не было оснований: его любовь к собственности, та, что лежит у нас в основе стольких родственных браков и пуще всего не терпит раздела владений, не подвергалась сомнению. Выходило, он платил мне за то, чтобы мои земли не ушли из семьи и Андрес позднее стал их полноправным хозяином.

Обеспечив себе таким образом нейтралитет жены, Деба мало-помалу прибирал к рукам все, что мне принадлежало. У Андреса сейчас остались только фермы Сернес и Бализау, перешедшие к нему от матери, — на них я не имею никаких прав. Это более тысячи гектаров весьма прибыльных угодий. Если Деба и в самом деле намерен поженить наших детей, почему тогда он покушается на последние остатки собственности Андреса? Зачем платить налог за покупку участков, если женитьба Андреса так и так объединит их с остальными? Признаюсь, это меня беспокоит. С тех пор как его разбил паралич, он маниакально печется о своем имении и уже не слышит никаких разумных доводов. Допустим. Он даже заявил, что брак наших детей состоится только после заключения сделки. Он и на меня пытается оказать давление, с тем чтобы я уговорил Андреса продать земли. Вообразите, господин аббат, я имею над мальчиком полную власть, хотя вам известно, какой я отец: я никогда не интересовался сыном, да и видел его, только приезжая в Льожа за деньгами, которые, в сущности, у него же и крал. Однако я и его сумел очаровать, он — последняя жертва моего обаяния, и я, по своему обыкновению, этим пользуюсь. С той лишь разницей, что сына я люблю.

Малыш сделает все, о чем бы я ни попросил, а ведь он тоже по-своему привязан к земле, но не низменно, как супруг Матильды. У него отсутствует инстинкт собственника, зато он унаследовал от матери чуткость по отношению к людям, работающим на фермах, внимание к их проблемам… «Он на их стороне», — с ненавистью бурчит его «хозяин»: Андрес давно сделался чем-то вроде добровольного управляющего при Симфорьене Деба. Старый лис не только завладел большей частью угодий Дю Бюшей, но еще и эксплуатирует последнего отпрыска мужского пола в их роду… Андрес все сносит, поскольку уже считает себя мужем Катрин. По простоте душевной он, разумеется, уступит капризу больного человека и продаст будущему тестю Бализау и Сернес за минимальную (дабы уменьшить налоги) цену; он согласится на это тем охотней, что Деба обещает сразу по заключении сделки назначить день свадьбы. Тем не менее я желаю, чтобы Андрес сохранил эти земли за собой. Если бы сделка состоялась, я получил бы комиссионные: Деба уже оговорил сумму. А малыш, зная о моих финансовых затруднениях, обещал ссудить мне вырученные от продажи деньги… под пять процентов… Но кто поручится, что это не ловушка, что, разорив вконец Андреса, старик не откажется видеть его своим зятем? Чего стоят обещания такого человека, когда они не скреплены подписью, заверенной нотариусом? Беда, однако, в том, что Алина допекает меня все сильней. В прежние времена я всегда находил способ от нее отвязаться… А теперь старею, старею не по дням, а по часам…

При всей моей низости сына я разорять не стану… Сернес и Бализау должны остаться за ним… хотя бы до свадьбы… Да и мне лучше, ведь когда я получу комиссионные и ссуду Андреса, мне уже не на что будет больше рассчитывать… Но в таком случае сейчас я вынужден довериться Деба: может быть, он сумеет обезвредить шантажистку. Если только не воспользуется моей откровенностью, чтобы погубить меня окончательно или чтобы отказать Андресу… Господин аббат, вы один ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… …………

Пишущий положил ручку, перечитал последние страницы, встал. На нем был синий шелковый халат, дырявый и в пятнах. Обрамленное седыми волосами загорелое лицо казалось совсем юным. Голубые глаза смотрели по-детски ясно. Сквозь засаленные окна в комнату проникал тусклый свет; в такие дни парижане с нетерпением ждут темноты, торопясь затворить железные ставни, хотя бы и с риском прищемить себе палец. Квартира была обставлена в 1925 году. Крашеные стены и неподвластная времени никелированная мебель выглядели, как новые. Между тем повсюду царил беспорядок, свидетельствовавший не о полноте жизни, а об ее упадке. Прямо на ковре стоял поднос с остатками холодной трапезы. Везде валялись окурки. Здесь, должно быть, не убирались уже несколько дней.

Габриэль Градер прилег на диван, на этом же диване он спал и ночью. «Для чего ты все это пишешь? — спрашивал он себя. — Чем тебе поможет какой-то жалкий кюре? Не смей вообще с ним встречаться. Даже знакомиться. Нечего доверять ему наши секреты».

Этажом выше ребенок заиграл гаммы. Градер испытал облегчение, он не переносил тишины. В тишине ему чудилось, что рядом кто-то дышит. Атмосфера делалась плотной, гнетущей. Нет, скорей уйти отсюда… Он поспешно скинул халат, оделся. Как приятно закрыть за собой дверь и повернуть в замке ключ, будто запираешь в комнате на улице Эмиля Золя врага всей жизни!