Наступил тот час суток, когда на улице разом зажигаются все фонари. Он шел своей обычной легкой юношеской походкой, словно на крыльях летел. Купил по дороге газету. У него возникло ощущение, что ему удалось ускользнуть, затеряться, запутать след. А на лбу фамилия не написана. Он перешел на другой берег Сены и вдоль трамвайных путей двинулся в сторону заставы Отей. На террасе кафе, многолюдного летом, теперь не было ни души. Градер не чувствовал холода. Он никогда не чувствовал холода. Сейчас он закажет перно… Как знать, принесет ли напиток ожидаемое блаженство? Иногда алкоголь раскрепощает, иногда, напротив, усугубляет тоску и отчаяние. Пусть сегодня он будет к нему милостив. И тогда, оставив страхи, Градер вернется домой, ляжет, закроет глаза. Сэкономит на ужине, а позже, в кафе «Флоранс» подсядет за столик к даме, приходящей туда каждый вечер; ему подадут сандвич, который дама оплатит вместе с шампанским. Все же он нет-нет да и поеживался от промозглой сырости. Откуда-то потянуло перегноем и прелой листвой. Он заторопился домой.

«Надо же, я не потушил свет», — успел он подумать, входя в квартиру, но тотчас заметил гостью:

— Алина! Что ты здесь делаешь? Я же запретил тебе появляться у меня…

Особа, развалившаяся у него на диване, не шелохнулась. Она курила, рядом с ней стояла пустая бутылка из-под портвейна. Шляпу свою она повесила на статуэтку Будды, стоявшую на камине. На ее полном лице румяна и белила лежали поверх несмытых старых. Из-под слоев косметики глядели мутные слезящиеся глаза. Яркой фуксиновой полосой выделялся рот. Задранное выше колен платье обнажало тонкие еще ноги в шелковых чулках.

— Ты не вправе мне ничего запретить. У меня есть ключ. Я ждала два месяца…

Акцент выдавал в ней уроженку Бордо. Габриэль сел рядом с ней, закурил и произнес просительно:

— Алина, у меня самого нет денег… Я ем один раз в день…

— Придется потеребить малыша…

Он резко оборвал ее:

— Не смей говорить о нем. Я не стану разорять Андреса. Этого я не сделаю. Нет, нет и нет!

— Так ведь он же согласен!..

— Тем более я не стану злоупотреблять его добротой…

— От этой сделки зависит его брак! Деба тебе обещал. Он тебя никогда не обманывал…

Габриэль молча качал головой.

— Ну, тогда придумай что-нибудь еще… Я не требую непременно надувать малыша… Хотя рано или поздно ты все равно к этому придешь! И сам это знаешь, пройдоха. А пока что…

Конечные слоги она тянула нараспев. Он стоял у батареи и смотрел на нее, точнее, заставлял себя смотреть. Покончить бы с ней раз и навсегда, вышвырнуть ее на улицу… Почему не сегодня? Угрозы свои она вряд ли приведет в исполнение — слишком рискованно; не в ее интересах привлекать внимание полиции.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — вдруг сказала она.

Он вздрогнул. Алина попросила сигарету и протянула немытую короткопалую руку, казавшуюся еще грязней из-за ярко-красных ногтей.

— Ты думаешь, я на это не пойду? Ошибаешься, дорогой… Ты всего не знаешь.

Она вынудила его сесть рядом с ней и перешла на шепот:

— Вообрази, есть некто, кому ты причинил много зла, кому ты, как говорится, жизнь поломал, человек, которого ты обесчестил… он, между прочим, знатная особа и за деньгами не постоит… Так вот, этот человек готов на все, чтобы тебя погубить…

Градер пролепетал:

— Понятия не имею, о ком ты…

И в ту же самую минуту ему пришло на ум сразу несколько имен.

— Кроме того, — продолжил он более твердым голосом, — этот господин, якобы имеющий на меня зуб, погубит не только меня… Хорохорься, сколько хочешь…

— Дитя! За кого ты меня принимаешь?

Она хохотала, сотрясалась всем телом, но не разжимая рта, чтобы не показывать зубы.

— В тот день, когда он даст ход делу, я буду уже далеко-далеко. Этот, как ты говоришь, господин, заранее согласен на все мои условия. Готов содержать меня за границей, в безопасном месте… Не веришь?

— Нет. Будь у тебя такая возможность, ты бы давно ею воспользовалась… Ведь не из любви же ко мне…

— Что нет, то нет! Но знаешь, голубчик, я тут привыкла. Мне заграница даром не нужна. Париж милей… Я не блефую! Просто предпочитаю уладить миром. Однако надо, чтобы и ты хотел того же… Надо быть посговорчивей.

Голос ее звучал спокойно, без гнева, такого рода торговля вошла у них в обычай. Он спросил неуверенно:

— Этот человек — маркиз?

— Ничего-то от тебя не скроешь. Вспомни: письма его жены, ты вынудил его заплатить за них… Но дело не только в деньгах… Он в жене души не чаял… а ты ее обольстил, совратил. Из-за этого расстроился брак его дочери… У девушки неврастения случилась… проще говоря, помешательство: ее в лечебнице держат…

— Ты меня на это толкнула… — возразил он, но внезапно сменил тон: — Не я, так другой бы ее увел. И довольно об этом.

— Сам начал… Ну, так как же?

— Завтра я поеду в Льожа… — Голос его дрогнул. — А сейчас уходи. Только я тебе все равно не верю… Маркиз де Дорт скандалов боится как огня… Он ими сыт по горло… Думаю, он скорее заплатит за то, чтобы не связываться с такой дрянью, как ты…

Она не обиделась.

— Понятно, личного знакомства я не удостоилась. У него все шито-крыто, переговоры ведет через посредника. Зацапать тебя хочет без шума…

Градер подталкивал ее к двери, но она упиралась:

— Отправь лучше телеграмму. Деньги мне нужны немедленно.

— Нет, надобно оговорить размер комиссионных. Но главное, я должен удостовериться, что свадьба точно состоится…

Она закуталась в траченную молью выдровую шубейку:

— Даю тебе неделю. Чтоб в понедельник в это же время… Видишь, какая я добрая?

Оставшись один, Габриэль отворил окно и втянул в себя сырой воздух. Вдруг он проворно обернулся, словно кто-то его окликнул из дальнего угла. В комнате никого не было, хотя она еще полнилась теплом и запахом Алины. Он закрыл окно и произнес вслух:

— Никого.

И все же взгляд его продолжал шарить по стенам, потолку, ковру… Затем он схватил шляпу, пальто, вышел из дома и отправился куда глаза глядят по пустынной в этот час набережной. Несмотря на беспредельную усталость, шаг его оставался по-юношески быстрым и легким.

Издав протяжный гудок, небольшой состав сбавил ход и остановился у перрона. В Льожа вышли человек пять или шесть. Было десять часов вечера. Надвинув на глаза шляпу, Габриэль протянул смотрителю билет и, минуя зал ожидания, где народ толпился за свежими газетами, обогнул здание вокзала. Перебравшись через штабеля досок у лесопильни, он вышел на освещенную луной дорогу.

Чемодан, который он нес в правой руке, не весил ровным счетом ничего. Дорогу эту здесь называли «бульваром», поскольку она опоясывала поселок, уснувший уже в этот час. Слева сразу начинались сосны; лунный свет струился по верхушкам, стекал по шелушащимся стволам, разливался по густому подлеску. Справа тонул в поднимавшемся от речки и лугов тумане Льожа. Тут ничто не нарушало тишину, тогда как в лесу время от времени всхлипывала ночная птица или тяжелая шишка, сорвавшись с ветки, с шумом ударялась о землю. Сломленное же усталостью людское стадо разбрелось по норам и неслышно дышало во сне.