У костра было жарко, и брат уже снял верхнюю одежду и разулся. Я тоже сбросила халат, под который предусмотрительно надела спортивный костюм, и сняла кроссовки.

На голове шамана была корона из черепа волка, к пальцам приклеены когти, подбородок, шея и обнажённая грудь были в кровавых разводах. Значит, жертву уже принесли, догадалась я. И не ошиблась, потому что в следующий момент шаман подал Вадику кубок. Я отвела взгляд. Волчицей я от такого угощения не отказалась бы, но в человеческом облике… Хуже свежей овечьей крови – только кровь несвежая.

Однако братишка смело сделал несколько больших глотков, вытер губы тыльной стороной ладони и, в отличие от меня десятилетней, даже не сблеванул.

Шаман хлопнул в ладоши, запрокинул голову и завыл на желтобокую круглую луну, которую в наших краях неспроста называли волчьей. Стая отозвалась дружным рыком, а когда наступила тишина, Говорящий-с-Луной запел.

Его песня была об охоте. О запахе мокрой хвои. О снежном насте, по которому так легко бежать. О матёром волке. За его широкой холкой так приятно и правильно было прятаться от пронзительного ветра! А потом склонять голову, признавая в нём господина, и подставлять морду под шершавый язык. Он пел о шестерых волчатах. Маленьких, смешных, покрытых мягким пухом. У одного из них – самого маленького – были синие глаза. И мать-волчица любила его больше остальных.

А пахло от них молоком и теплотой безопасного логова.

Это была самая лучшая песня в мире.

Впрочем, насколько я знала, когда Говорящий-с-Луной пел, каждый оборотень слышал свою песню.

Я не знаю, что услышал Вадик, но он вдруг сорвался с места и побежал, а я следом за ним. По лунной тропе каждый оборотень бежит за мечтой. Стыдно признаться, но я мечтала не о карьере, не о больших деньгах, не о славе. Я мечтала о трёх вещах: о любящем и любимом муже, о шестерых волчатах, от которых бы пахло молоком и нежностью, и я даже согласна, чтобы у одного из них были синие глаза, и о собственном большом доме.

Ничего особенного, но моя волчица пришла ко мне уже на окраине, и весь остальной путь по лунной тропе мы бежали вместе. Она была намного старше, и опытнее, и мудрее, когда её душа услышала мой зов. Но, как ни странно, мы сразу же нашли общий язык. Буквально с первой минуты. И я не знаю, хорошо это или плохо, но у меня не было ни приступов неконтролируемого призыва зверя, ни перепадов настроения, ни агрессии, ни лунного безумия. Мне иногда вообще казалось, что я уже родилась со своей волчицей внутри.

Хотя, конечно, все мы рождаемся людьми. Этому правилу оборотни своих младенцев учат ещё до того, как те начинают ходить.

А Вадик тем временем бежал к Орлиному обрыву. В наших краях это был единственный смертельно опасный обрыв. Привередливый, как беременная первым ребёнком жена Вожака, хитрый, как взбесившаяся лиса, и такой же непредсказуемый. Не самый лучший путь для лунной тропы, если честно.

– Вадик! – позвала я, забыв о том, что после жертвенной крови брат меня уже не услышит. – Вадик, стой! Владислав!

Но он летел вперёд с такой скоростью, что я, даже призвав волчицу, никак не могла его догнать.

Мы выбежали из леса, и брат внезапно свернул, помчавшись вдоль обрыва, но по самому-самому его краю. А мы с волчицей, подвывая от ужаса и дурного предчувствия, следом. Лапы проваливались в мягкую глиняную почву, земля неаккуратными комьями летела вниз, туда, где ревел осенними водами Олений ручей.

И мы почти догнали, одного прыжка не хватило, когда земля ускользнула из-под ног Вадика, и мальчишка полетел вниз.

Закричав, завыв, зарычав, я рванула следом, но уже в полёте меня остановил мощный, выбивающий дыхание и сбивающий с ног удар. И одновременно плеснуло такой силой, что позвоночник выгнулся, выбрасывая меня из мира волков в мир людей.

Перед глазами плыло, но я повела головой из стороны в сторону, поднялась на четвереньки и поползла к краю обрыва. В этот раз меня схватили крепкие руки. Тряхнули с такой злостью, что я кончик языка прикусила, и зарычали:

– Тебе жить надоело?

Я полоснула отросшими когтями по светлому пятну, которое, судя по всему, было мужским лицом, и простонала:

– Мой брат! Там мой брат! Это его лунная тропа, идиот!

А потом из обрыва с пугающим клёкотом вылетела большая… нет, огромная… нет, гигантская. Да! Из обрыва вылетела гигантская птица, и, закрыв своими крыльями Луну, торжествующе прокричала:

– Адик! Адик! Адик!

– Чтоб мне сдохнуть, Красная Шапочка, – ахнул удерживающий меня мужчина, – если это не аргентавис! Как говоришь, зовут твоего брата?

– Владислав, – шепнула я, и огромная птица, будто бы услышав меня, издала такой пронзительный звук, что у меня заложило уши, а потом опустилась на землю и с игривым любопытством посмотрела в мою сторону. Клянусь, этот аргентавис тоже был птенцом.

И ещё он был прекрасен. Мощные лапы, невероятных размеров крылья, большой клюв, лапы с когтями чуть ли не в мою руку толщиной. Один глаз у него был зелёный с янтарной прожилкой, как у меня и Вожака, а второй – жёлто-чёрный, круглый, совершенно птичий.

Весело им с моим братом будет взрослеть. И да, кажется, Вадик не вернётся в стаю волком, как завещал наш Вожак. Кажется, волком он стал уже давно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я у Серого, когда Вадик, накрасовавшись, взмыл в небо и исчез за облаками. Что ж, там я ему пройти испытание Луной точно не смогу помочь, а потому самое время разобраться с собственными проблемами. – И только не надо заливать, что вышел на пробежку по своему собственному лесу.

Мужчина оскалился.

– Ну, уж точно не по чужому. Не после тех новостей, которые мне сообщил отец к обеду.

Я скрипнула зубами.

– Одного не понимаю, – продолжил Вольф. – Тебе просто замуж приспичило, или я так понравился, что сердце в трусах удержать не можешь?

Лес вокруг меня скрылся за пеленой мглы, и я запрокинула голову, проверить, не скрылась ли луна за облаками. Не скрылась. Это просто у меня от злости и обиды в глазах потемнело.

– Зачем этот цирк? На кой дьявол надо было врать, что я тебя чести лишил?

– Я не врала, – с трудом взяв себя в руки, возразила я.

– Что? – задохнулся от возмущения Серый и, схватив меня за руку, подтащил к себе вплотную. Тело у него было горячее и твёрдое, как камень. И когда меня к этому камню прижали прямо грудью, я почувствовала, что лифчик мне внезапно стал мал, что заострившиеся соски неприятно трутся о жёсткую кружевную ткань, а сердце стало жидким и горячим. И пролилось… Да, собственно, прямо в трусы и пролилось. – Ты хочешь сказать, что я…

Я подняла взгляд. Даже в лунном свете было видно, как сильно оборотень зол. Тонкие ноздри подрагивали, рывками втягивая воздух, на скулах проступили желваки. На мгновение мне стало не по себе. Так или иначе, но я чувствовала за собой вину. Ведь не решись я поехать с Виталиком на эту чёртову дачу, не стояли бы мы тут сейчас и не...