На всякий случай Зенек оттянул панну Ковальскую в сторону и, зло усмехнувшись, показал на рабочую колонну:

— О, гляньте на этого пейсатого пролетария…

— Кто, этот?.. — Ирена присмотрелась и, скривившись, пожала плечами. — Я ж его знаю. Никакой он не пролетарий. Это же Зяма, половой из какого-то трактира. Пару лет назад обеды нашим соседям на дом носил…

— Я ж говорю, пролетарий. А марширует-то как… — презрительно фыркнул Зенек.

Зяма, а это был именно он, отбившись от строя и не слушая барабан, гордо шагал, выставив напоказ локоть, украшенный красной повязкой с буквами РГ[34]. Зенек обратил внимание, что такие же повязки есть у многих, идущих в колонне, и, проследив за ними взглядом, наклонился к Ковальской:

— Ну вот, теперь приходит их власть…

Не ответив, Ирена повела Зенека дальше, заботливо поддерживая всё ещё прихрамывающего поручика под локоть. Они долго шли боковыми улочками, где почти не было толп, и вдруг, словно что-то вспомнив, Зенек спросил:

— Панна Ирена получила письмо от брата?

— Какое письмо? — Ковальская на секунду приостановилась и удивлённо посмотрела на Зенека.

— Когда мы из Варшавы вылетали, он в карман письмо положил, хотел лично отдать… — Зенек не договорил, так как они, едва миновав переулок, вынужденно задержались.

Занимая всю ширину главной улицы, по городу шли войска. В дыму газойля один за другим ползли тяжёлые многобашенные танки, и под их тяжестью, казалось, прогибается мостовая, заставляя весьма ощутимо вздрагивать близлежащие строения.

У Зенека, неотрывно следившего за этим движением, на щеках чётко обозначились желваки, а когда вслед за танками по дороге сплошным потоком двинулась пехота, панна Ирена решила, что благоразумнее будет и дальше идти боковыми улицами.

Так они наконец добрались до дома Ковальских и, уже собираясь открывать двери, Ирена спросила:

— Я могу узнать, что пан поручник собирается делать дальше?

— Я надеюсь… — Зенек зачем-то отступил на шаг и покачнувшись, чтобы удержаться, взялся за перила крыльца. — Панна Ирена понимает, я офицер…

— Так, это я понимаю, — Ирена кивнула и после короткой паузы добавила: — Догадываюсь, пана поручника ждут трудности?

— Конечно, это так… И всё-таки…

— Нет-нет, я совсем не про это, — предостерегающе подняла руку Ирена и посмотрела на Зенека. — Я только хотела знать, останется ли пан поручик на какое-то время в городе?

— Вероятно… — несколько заколебался Зенек.

— Тогда вы должны воспользоваться моим гостеприимством, — и она широко распахнула двери…

* * *

Саквояж, набитый деньгами до отказа, не давал Дмитру покоя. Он трижды перепрятывал его и, наконец, зарыл в самом тёмном углу старой, покосившейся клуни[35]. Ещё тогда, на дороге, Дмитро пытался сосчитать деньги, но только одних пачек оказалось больше полусотни, а узнать, сколько это будет вместе, парень даже и не пытался.

Богатство, в прямом смысле свалившееся с неба, выбило Дмитра из обычной колеи. Даже неожиданное появление на кресах Червоной армии не произвело на него должного впечатления. Больше того, Дмитра начала мучить совесть — ведь, с одной стороны, деньги вроде бы должны были теперь принадлежать ему, а вот с другой…

Выход нашёлся неожиданно. Дмитро вспомнил о письме, которое дал ему умирающий лётчик, и пришёл к твёрдому выводу. Он сам поедет в город и занесёт конверт по указанному адресу. Там он отдаст письмо родным пилота и, если разговора о жёлтом саквояже не будет, то всё, что туда кем-то положено, станет его собственностью…

Каждый вторник окрестные селяне съезжались на базар в город. С утра колёса бестарок грохотали по булыжнику мостовых, чтобы в конце концов остановиться на топком лугу у базарной площади. Сюда свозили и продукты, и живность, и всё-всё, что обычно продаётся на городском рынке.

Так было раньше, так вроде бы оставалось и теперь, когда новая жизнь начала властно вторгаться во все сферы. Но так было только внешне. На самом деле одни ждали грядущих перемен с радостью, другие пытались как-то приспособиться, а кое-кто уже тщательно скрывал затаённую злобу.

Конечно же и Дмитру, как и другие селяне, прикатившему на своей бестарке, хотелось узнать базарные новости, но его главный интерес был в другом, и вместо того чтобы, как все, править к рынку, парень, довольно хорошо знавший город, прикидывал, как ловчее проехать к дому Ковальских.

Адрес, чётко выписанный в углу конверта, привёл Дмитра на тихую улочку, тянувшуюся вдоль реки. Нажав ручку калитки, парень несмело зашёл во двор, оглядевшись, прошёл дорожкой к крыльцу и только-только протянул руку к звонку, как дверь распахнулась, и молодая красивая женщина прямо с порога раздражённо кинула:

— Ну что надо?

— Очень извиняюсь, пани, — увидев барышню, засмущался Дмитро. — То я перепрошую, ту ест будынок Ковальских?[36]

— Так… Я Ковальская… Цо тшеба?[37]

— Ну, тогда это вам… — Дмитро неловко полез в карман и вытянул смятый конверт. — Вот…

— Письмо? — Ковальская поспешно выхватила конверт. — От брата?.. Откуда?.. Как оно к вам попало?

— Я перепрошую, пани, — мялся Дмитро, с трудом подбирая слова. — Я там ехал… Под лесом… Случайно… Ну, когда самолёт упал… Ну, то я той, вашего брата вытянул. Он ещё живой был, и з кишени листа тягне[38]. Я того конверта взял, а ваш брат вже не живый…

— Ну?.. И что?.. Что? — Ковальская и сама не заметила, как, сойдя на ступеньки, принялась теребить парня за рукав.

— Ну, вы меня извините, пани, я до коней, чтоб ближе подъехать… А тут литак[39]немецкий по мени стрелять начал… Кони, пани, понесли, и что там было, я, слово чести, не помню… Сам до тямы[40]только в поле пришёл…

— Так, так, я понимаю… — закивала Ковальская и, разорвав конверт, наскоро пробежала глазами текст.

Дмитро мгновенно насторожился, но, к его удивлению, Ковальская улыбнулась парню.

— Я вам очень благодарна…

— За что, пани? — искренне удивился Дмитро. — То вы меня извините, что я вашего брата в поле кинул… А тут ещё такое началось, вот я и подумал, что то письмо важное, может, там про маетности[41]или ещё что…