Когда всё произошло, и я уже пребывала в сладостной полудрёме, Павел заговорил:

– Ты помнишь, Свет, я тебе рассказывал, что вырос без отца? – теперь голос Павла звучал какими-то детскими интонациями, точно ему не двадцать шесть, а шесть лет. – Так вот. Когда мама меня ещё не родила, отец уже бросил её. А она не могла поверить в это. Он ведь не сказал прямо – что бросает, а так, расплывчато: я, мол, уезжаю, по делам… В общем, всякую брехню наплёл, какую чаще всего при этом говорят… А мама – поверила, – не потому, что глупая была, просто она-то его любила… Мама и мне это долго очень внушала, что у него, мол, просто жизнь так сложилась, что он не смог с нами быть. Конечно! Да я уже всё понял, хотя маленьким был совсем. Она тогда всю свою любовь на меня вылила, потому я через эту любовь всё и почувствовал… Мне в то время ещё и двух лет не было… Веришь ли?

– Конечно, верю, – отозвалась я. Мне было понятно, что для Павла было крайне важно то, что он говорил мне сейчас, но глубокая эйфория, в которой я пребывала, доносила до меня его слова, точно издалека. – Я даже вижу, что так и было. Она с ножом ходила, с раной в сердце. И ты это перенял… Нож этот – эта боль – он как бы и сейчас из твоего сердца торчит.

– Я бы убивал таких подлецов, честное слово. А для себя – давно решил, что если так случится в моей жизни, как у отца, я никогда не оставлю женщину с ребёнком.

– Это правильно, – сонно проговорила я, почти проваливаясь в дремоту. Мне приятно было слышать его голос, эти правдивые, почти исповедальные интонации.

– Ты уже слышала, что я этой осенью в аварию попал. Ну вот, сначала я в больнице провалялся, а потом моя мама заболела. Она, конечно, очень переживала из-за меня: ведь больше у неё нет никого. И результат – инсульт. Я же, понимаешь, не умею, как за больными ухаживать. И вот, мне помогала соседка наша, Наташка. Она такая, как сказать… заброшенная – ну, родители алкаши у неё… А сама-то девчонка хорошая. Мама ей давно уже просто по-соседски помогала: то чем вкусным на праздники угостит, то одежонку какую получше подкинет. А Наташка – благодарная по характеру, и если что ей по силам, то тоже помочь старается. Когда всё это случилось, она и меня тоже в больнице навещала, и дома помогала матери, хотя ей всего семнадцать недавно исполнилось. Не всякая девушка в такой ситуации сможет быть рядом, а Наташка – простая, с ней легко… Ну вот, как-то незаметно мы с нею так и сблизились. Недавно Наташа сказала мне – в конце декабря – что ждёт… ребенка…

Павел замолчал. Я, уже засыпавшая было под его разговор, продолжала гладить его по груди. Рука моя замерла на месте. «Ждёт ребенка», – отозвалось в моей голове то, что никак не желало доходить до сознания. Тут моя дрема, как и пьяное состояние блаженства, стали рассеиваться, как сумерки перед рассветом. «У Павла есть девушка, которая в настоящий момент от него беременна, – констатировал сухо мой мозг информацию, которую всё моё существо отказывалось воспринимать. – Значит, этот разговор – не просто порыв откровенности. Мне таким образом дают понять, что рассчитывать на продолжение нечего…»

– Что же ты собираешься делать? – выдавила я, наконец.

– Пока так поживём, а к лету, я думаю, распишемся.

Зависла пауза. Что я могла сказать? Похвалить моего собеседника за благородство?

– Ты почему мне раньше это не сказал? – спросила я, наконец, так же безжизненно.

Павел молчал. Но я молча ждала ответа, и он продолжил.

– Это пока была тайна у нас с Наташей. Я и Даньке-то ничего не стал говорить… пока. Наверно, потому и решился сюда уехать, чтобы как-то одному это переварить. Приехал – мне показалось, что всего этого нет, что я свободен… А потом чересчур расслабился, стал слишком много себе позволять… Вот и решил расстаться «по-английски», не прощаясь… Но ты сделала по-своему…

– Я?! То есть, ты хочешь сказать, что это всё я сама?! – меня так и подбросило на кровати…

Павел замолк, затаился, и его глаза как бы обходили меня, прячась за невидимой бронёй. А мои – напротив, пожрать желали эту молчаливую недвижимую фигуру:

– Прекрасно! Замечательно! Что ж, пусть даже так… Но сегодня – сегодня-то почему ты ничего не сказал сразу? Или же: не захотел шапку Даньке проспорить?

Тут я вскочила и начала суматошно одеваться, едва попадая руками, ногами в рукава и брючины – только бы скорее, бегом, прочь отсюда. Рванула в прихожую и, на ходу, надевая шапку и пальто, я проговорила, наконец, заикаясь, смеясь и плача:

– Ты что же, думал, я зачем пришла – за этим? Хха-а, дурак! Да я хотела лишь узнать про Но-ож, вот почему… А теперь я тебе скажу – да, я полюбила… В первый и последний раз, как никого больше в жизни… Может, никто тебя уже не полюбит… Это невозможно, но я в-и-и-дела, сразу же, в первый же день… Этот нож в сердце – он и в моё сердце тоже… Ты должен на ней жениться. Чтобы на тебе и мне… Всё закончилось… Эта история с ножами… Прощай!

И я вырвала себя из той квартиры прочь: хотя меня никто и не пытался задержать. Вскоре с тёмной заснеженной улицы меня увёз первый сонный автобус. Я не знаю, проводил ли меня Павел хотя бы взглядом, понял ли он что-то из моих слов, или же просто принял меня за сумасшедшую. Но больше он у нас не появлялся и никаких вестей о себе не подавал. Я старалась скрыть от всех свои страдания, но мои подруги их понимали и без слов. Поэтому на упоминания о Павле у нас было наложено негласное табу. Однажды лишь Данька, видно, прочитав в моих глазах молчаливый вопрос, сказал как бы между прочим, что Пашка расписался со своей девушкой, и у них, кажется, должен родиться сын.

Все шло своим чередом: кончалась учеба, начиналась другая жизнь. Мои соседки: Аня, Ниночка, Любаша вскоре после окончания вуза повыходили замуж и превратились из красавиц в милых жён. У них прекрасные семьи, чудесные дети. Инна ещё долго грызла «гранит наук», закончила аспирантуру и сделала карьеру, но замуж так и не вышла. Наверное, гордой, умной и красивой найти