Он едва не оторвал Гринтри голову.

И едва не оторвал свою.

А теперь? Он все еще злится на нее? Что, собственно, заставило его написать ту записку? Что он собирается ей сказать, если она придет? Что вообще можно сказать после всех этих лет?

Роланд наклонился, вытащил из тюка сена соломинку и покрутил между пальцами. Керосиновая лампа горела ровным золотистым светом, освещая пустой угол, где он стоял, укрытые одеялами механизмы Бёрка в соседнем стойле, слабые очертания лошадиных денников дальше по ряду. Роланд вытащил из кармана часы и поднес их к свету. Мягкое щелканье колесиков и шестеренок отсчитывало в тишине секунды.

Без четверти двенадцать.

Краем глаза он уловил какое-то движение. Роланд выпрямился. В ушах быстро и сильно заколотился пульс. Следовало бы окликнуть – вряд ли тут ему угрожает какая-то опасность, – но шесть лет тренировок и практики заставили его придержать язык за зубами.

Небольшая темная тень пересекла дверной проем и направилась к свету фонаря.

– Роланд? – прошептала она, и у него перехватило дыхание. – Это вы?

Он шагнул вперед.

– Да, я здесь.

Лилибет шла к нему грациозными шагами, не проявляя ни капли робости, словно пересекала собственную гостиную, чтобы поприветствовать утреннего визитера, а не шагала по проходу итальянской конюшни навстречу человеку, бывшему когда-то ее пылким поклонником. На полях ее шляпки блестели капли дождя, скатывались вниз, и она стряхивала их, слегка тряхнув головой.

– Мне даже в голову не пришло взять с собой зонтик, – сказала она, остановившись в нескольких футах от него. – Никто не думает о дождях в Италии.

– Нет, – сказал он. Во рту пересохло. Из головы вылетели все мысли, кроме одной: Лилибет. Здесь, перед ним. Живая, настоящая и бесконечно желанная.

Она протянула ему руку.

– Как поживаете, лорд Роланд? Там, на крыльце, вы застали меня врасплох. Надеюсь, я не показалась вам недружелюбной. На самом деле я очень рада видеть вас после стольких лет.

Ее голос звучал прямо у него в ушах, искренний и дружелюбный. Он коротко пожал ее руку.

– Да, конечно. Я тоже очень рад. Я… мне очень жаль, что… полагаю, можно было подыскать другое место для нашей встречи. Что-то более подходящее.

– О нет. – Ее розовые губки изогнулись вверх; он плохо видел ее глаза из-под полей шляпки. – Это чудесно. Приличным молодым матронам редко выпадает возможность устроить тайное свидание в итальянских конюшнях. Я долгие годы буду об этом вспоминать.

Он сглотнул. Фонарь отбрасывал отсвет на ее щеку, блестевшую от дождевых капель. Роланд различал и бледную шею под воротником ее пальто.

– Честно говоря, я не думал, что вы придете, – признался он.

Лилибет подергала свои перчатки.

– Конечно, я пришла, – понизила она голос. – Конечно, пришла. Ведь мы расстались друзьями, разве нет? Надеюсь… я всегда желала вам только хорошего. И молилась о вашем счастье.

– А я о вашем.

На это она ничего не ответила, только наклонила голову, словно пыталась прочесть следующую реплику на своих башмаках.

– Вы счастливы, леди Сомертон? – мягко спросил он.

– Конечно. У меня очень насыщенная жизнь.

– И никаких сожалений?

Она снова подняла голову.

– Разумеется, сожаления есть. А у кого их нет? Но когда принимаешь решение – важное решение, – назад оглядываться нельзя. Нельзя представлять, что могло бы быть, иначе можно сойти с ума.

Роланд сделал шаг назад.

– А что могло бы быть, леди Сомертон?

Губы ее слегка приоткрылись, она негромко вздохнула.

– Я… я не знаю. У меня не было возможности узнать. Вы уехали в Норвегию, удить дурацкого лосося.

– Да. Лосося. – Он стиснул кулак. Норвегия, его первое задание, вихрь возбуждения. В среду он представился в конторе сэра Эдварда, а в полночь пятницы уже греб на лодке в норвежском фьорде.

– Вы пропали на много недель. Полагаю, поймали столько лосося, что хватило накормить половину Англии.

– Это было таким приключением, – ответил он. – Наверное, я потерял счет времени. Но уж никак не ожидал по возвращении обнаружить, что вы обручены. Из всех мужчин – с лордом Сомертоном!

– Да. Ну… я тоже не ожидала. Но вы уехали на целую вечность без единого слова. Я пошла… – Тут она коротко тоненько засмеялась. – Вы сочтете меня дурочкой. Однажды днем, когда мама думала, что я хожу по магазинам, я даже пошла в норвежское консульство и попросила у них список отелей. Должно быть, они решили, что я сумасшедшая.

– О Господи, Лилибет…

– Нелепо, правда? – Она снова рассмеялась и прошла мимо Роланда чуть дальше, туда, где на стене висела старая упряжь, настолько старая, что кожа высохла и изогнулась. Лилибет потрогала ее пальцем. – В любом случае особой помощи я от них не получила.

– Если бы я знал…

– Но вы не знали. И я не могу ни о чем сожалеть, правда? Сожалеть – значит, сожалеть о Филиппе, а он… в общем, однажды у вас появится свой ребенок, и тогда вы поймете… – Ее голос дрогнул, она замолчала.

– Мне так жаль, Лилибет. Я был дураком, болваном. Нужно было поговорить с вами, перед тем как я уехал. Я и собирался, но планы… в общем, мне не хватило времени. Я буду… знаю, вы не чувствуете того же самого, но я буду сожалеть об этом всю свою жизнь.

– Не надо, Роланд…

– Нет, вы должны позволить мне сказать это. Завтра вы уедете, и я тоже, и один Бог знает, когда мы снова встретимся. Наверное, в какой-нибудь чертовой гостиной. – Он покачал головой.

Ее плечи задрожали. Она повернулась к нему, и фонарь полностью осветил ее лицо, неизменную голубизну ее глаз, влагу на ресницах. Она провела рукой по лбу.

– Не следовало мне приходить. Это так глупо. Я только хотела сказать вам, что я… что у меня все хорошо. Хотела быть решительной и дружелюбной, и посмотрите, что получилось.

– Ничего не говорите, – отозвался он. – Не нужно. У вас есть сын и муж. Я только хочу… хочу сказать, что я им обоим завидую. Если бы только я поступил по-другому! Я был идиотом, молодым болваном – думал, что мир замрет и подождет…

Конец фразы застрял у него в горле.

Еще до того, как мозг уловил какое-то движение сзади, Роланд уже метнулся вперед и погасил фонарь.

– Роланд! – воскликнула Лилибет, но он закрыл ей рот ладонью, заглушив последний слог.

– Ш-ш-ш, – выдохнул Роланд ей в ухо. – Кто-то входит.

Голова Лилибет закружилась от потрясения – тело Роланда прижималось к ее телу. Его пальцы прижались к ее губам, его широкая грудь почти раздавила ее груди. Его дыхание, сладкое и насыщенное от вина и какого-то сахарного десерта, овевало ее лицо. На мгновение она застыла.