Кроме того, она пыталась воспользоваться моментом и открыть тему. Она делала это с суровым и нежным лицом; она делала это, когда я бездельничал на террасе и был погружен в работу; первым делом утром и последним ночью.

— Нам нужно поговорить.

— Да.

— Ты хочешь поговорить?

— Конечно.

— Что происходит?

— Я не знаю.

— Есть еще что-нибудь?

— Нет.

— Я что-то сделала?

— О, нет.

— Тогда, что, черт побери, происходит?

— Я не знаю.

— Есть что-то, о чем бы ты хотел со мной поговорить?

— Я не знаю.

— Что ты имеешь виду, говоря, что не знаешь?

— Я не знаю.

— Что имеешь в виду, говоря, что не знаешь?

— Я не знаю. Это означает, что я не знаю.

Ток, ток, ток.

Все это время я пытался спасти цепляющуюся за жизнь руку любви, чтобы она не исчезла. Я чувствовал, что если она затонет, то на широкой поверхности бурного моря не останется указателя, где покоится наша великая любовь. Цепляющаяся за жизнь рука любви была знаком, буйком, который поддерживал в нас надежду, что однажды мы сможем спасти затонувший корабль. Если она затонет, то координаты будут потеряны, и мы даже не будем знать, где ее искать.

Даже в моем странном положении этот образ нашего горя заставил мое сердце страдать.

За все это время из-за своей огромной веры в себя и нас она не обратилась ни к кому за помощью. Ни к друзьям, ни к семье. Потому что она очень долго думала, что это пройдет, но затем, через много недель, когда ситуация обострилась, до нее начала доходить страшная правда. К тому времени она использовала весь арсенал уловок: отступление, натиск, гнев, соблазн, допрос, любовь, угрозу.

Логику, любовь, похогь.

Теперь перед ней начала вырисовываться эпитафия нашей любви. Понимание.

Странно, что меня даже не беспокоило то, что происходит. Я знал, что это ужасно, но не думаю, что я понимал, к чему это приведет. С глупой невозмутимостью, которая была свойственна мне всю жизнь, я волновался только из-за одного. Возможно, подсознательно я предполагал, что она оставит меня одного, изменит жизнь вокруг меня и моих новых проблем. Но большую часть времени я не думал о ней и о том, что с ней происходит, так я был сосредоточен на моей навязчивой идее.

Тогда однажды ночью она не вернулась домой. Я работал в кабинете, читал дневники, делал записи и заснул на софе — она была удобней кровати, потому что была сломана и на ней можно было вытянуться. Когда на следующее утро Физз пришла в кабинет, я ничего не сказал. Я даже не знал, что ее не было дома.

Она не выходила из комнаты целый день. Физз закрылась в спальне и плакала. Сквозь тонкие кирпичные стены нашего барсати, расположенного на втором этаже, ее рыдания эхом разносились по всему дому. Я пытался успокоить ее пару раз, но чисто формально.

— Не надо. Открой дверь.

Это было действительно глупо. Это ничем не могло помочь

— Физз. Физз! Физз?

Сделав эти формальные попытки, я вернулся в кабинет. Вскоре ее рыдания превратились для меня в бесконечные «ток, ток, ток», и я перестал их замечать. Только выйдя на кухню, чтобы приготовить себе обед, я услышал их снова. Я предпринял еще несколько попыток поговорить с ней, но она отказалась отвечать.

Только много времени спустя, когда наступила ночь, я услышал, как открылась дверь в спальне. Я не отважился выйти. В ванной раздавались разные звуки: прикосновение к эмали, сморкание, полоскание, смыв, звук бегущей воды, намыливания, плескание, натирание, а затем горячий свист фена. Когда двое людей в доме становятся чужими друг другу, удивительно, каким громким становится любой обычный звук.

Я слышал, как открылась и закрылась дверь ванной; когда я вышел немного времени спустя, сделав вид, что собираюсь подышать свежим воздухом, но в основном из-за томительного любопытства, я увидел, что она выглядит прекрасно в черных брюках и белой стильной хлопковой блузке. Ее волосы были распущены, и она — это было необычно для нее — накрасилась. Несколько месяцев назад это заставило бы меня пускать слюни, я бы прижал ее к двери, зарывшись носом в ее волосы за ухом. Теперь же ничего не произошло.

Я вернулся с террасы, дав ей возможность сказать мне что-нибудь. Но было видно, что под тенями и тушью ее глаза распухли и покраснели; она прошла мимо меня в облаке духов «Мадам Рохас», вышла за дверь и спустилась вниз по лестнице, включая свет по дороге.

Было девять тридцать вечера. За последние пятнадцать лет она никогда не выходила из дома одна в такой час. Когда я вернулся в кабинет и упал на сломанную софу, я мог расслышать в тишине дома свое собственное дыхание.

Я не знаю, во сколько она вернулась, но, когда я проснулся следующим утром, от нее несло виски. Мятая одежда была разбросана повсюду, кружевной лифчик спускался с ручки стула, словно рептилия.

Я ни о чем ее не спросил. И следующей ночью она снова оделась и ушла. Утром от подушки снова исходил кислый запах виски, а лифчик снова спускался со стула. Два дня спустя я проснулся и обнаружил, что она спит в одежде.

— Физз, пожалуйста, будь осторожна с выпивкой и не води машину в таком состоянии. — сказал я ей.

Она посмотрела на меня с такой болью в глазах, что я отвернулся и ушел в кабинет. Я не знал, что она собирается делать, и меня это на самом деле не волновало. Мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя несчастной. В то же время я ничего не мог изменить, чтобы сделать ее счастливой. Я подсознательно надеялся, что она найдет источник счастья где-то еще и оставит меня. (Извращенная природа эгоистичной любви: проявлять щедрость тогда, когда тебе уже ничего не нужно.) Но я действительно ничего не мог сделать.

Примерно через две недели ее ночные вылазки прекратились. Как только я привык к этому, запах виски по утрам исчез. Одежда вернулась на свое место в корзину за дверью в ванной.

Внезапно в нашем доме начали появляться друзья, они проводили здесь весь день. Ее друзья, не наши. Джайя, Мини, Чайа. Уверенные, суровые, ведущие агрессивный независимый образ жизни женщины, для которых Физз была любимой антикварной вещью, чем-то вроде загадки. Они видели ее независимость и привязанность ко мне и были неспособны понять, как это уживается в ней, поэтому смеялись над ней и завидовали ей. Теперь их настойчивое присутствие заполнило наше маленькое барсати. В доме стояла враждебная атмосфера — атмосфера подписания своеобразной декларации прав, которая всегда была чуждой нашему жизненному пространству

Я старался проводить больше времени в кабинете и избегать встреч с ними. Они смотрели на меня враждебно, собираясь в гостиной и тихо разговаривая.

Иногда они вытаскивали плетеные стулья на террасу и сидели там, потягивая ром «Олд Монк» с колой и споря допоздна приятными ночами. Я никогда не чувствовал необходимости подслушивать, но обижался, что они занимают мою террасу Это лишало меня возможности дышать свежим воздухом: по вечерам после работы в кабинете я любил прогуляться часок по террасе, чтобы освежить голову.