Оставив Тетушку, размахивающую бичом, в мире и покое, я посвятила себя изучению народной жизни. Каждое утро, выходя на залитую весенним солнцем улицу, я чувствовала легкую дрожь ожидания. Прежде всего я шла к ближайшей аптеке на углу, выпивала там чашку кофе и болтала с Майком, который, стоя за прилавком, жарил яичницу с ветчиной и оладьи, да так, что только пар шел.

Я столько раз твердила Тетушке, когда она слишком яро размахивала бичом над Америкой: что там ни говори об американцах, необходимо во всяком случае воздать им должное за то, что они придумали такое прекрасное заведение. Будь я американкой и вернись в Европу, там мне больше всего не хватало бы drugstore[35]! Моя drugstore на углу была необычайно уютна, и Майк стал мне вскоре кем-то вроде друга детства. Я любила сидеть на высоком стуле перед его стойкой и наблюдать за по-утреннему бодрыми ньюйоркцами, которые входили в заведение, выпивали чашечку кофе, съедали яичницу с ветчиной, а потом снова выходили на улицу. И все это с молниеносной быстротой! Я обожала чудесное мороженое Майка. Я обожала бродить по магазинам, покупая всякие необходимые мелочи. И мне нравилось, что, когда я уходила, Майк говорил: «Боюсь за вас». Дома в Стокгольме никто никогда так не скажет.

А потом я со свежими силами внедрялась в толпу на авеню Манхэттена. Манхэттен — это узкий маленький остров, где небоскребы едва не сталкивают друг друга в воды реки Гудзон. А ты невероятно пугаешься, пытаясь быстро подсчитать, сколько может стоить здесь квадратный метр земли. Более дорогой, пожалуй, нет нигде во всем мире! И можно выплакать глаза при воспоминании о Петере Минуите[36]! И почему меня тогда там не было! Я без колебаний предложила бы двадцать шесть долларов.

Широко раскрыв глаза, рассматривала я американских девушек. В самом ли деле они так безукоризненно красивы, и очаровательны, и высокого роста, как вдалбливал мне Ян? Да, многие были такие, но, разумеется, не все. Мне казалось, что все они должны быть похожи на Эстер Вильямс[37], и с известным удовлетворением я констатировала, что это вовсе не так. У многих и здесь короткие ноги, скверная кожа и слишком много килограммов. Я, преисполненная высокомерия, послала Яну открытку: «Ха-ха, здесь тоже есть „серые кобылки"!»

«Серые кобылки» — это невзрачные, обойденные вниманием девушки, которых никогда не целуют, те, за кого так болит мое сердце. Быть американской «серой кобылкой», вероятно, еще труднее, чем шведской: ведь в Америке внешность играет такую большую роль! И считается, что сравнение с огромной ордой невероятно красивых соперниц должно способствовать появлению особо тяжкого комплекса собственной неполно ценности. С другой стороны, американская «серая кобылка» имеет большие возможности изменить свою внешность к лучшему. Множество институтов красоты, и косметологов, и парикмахерских готовы совершенно переделать ее. Если верить рекламным проспектам, это делается в одно мгновение. «Серую кобылку» запихивают в такой институт красоты, и оттуда выходит существо, способное, пока варится кофе, разрушить многолетний прочный брак.

Меня вдруг осенило: почему бы и мне, раз уж я все равно в Америке, не приобрести немного американского glamour[38]? Я всегда думала, что в моей внешности было во много раз больше необходимого для девушки с торпа[39]в дремучем лесу, хей-дудели-дудели-дей... А теперь у меня появился единственный в жизни шанс изменить внешность. Подумать только, как обрадуется Ян, услышав, что мне удалось приукрасить себя! Я считала, что это будет не так легко: с таким носом я, должно быть, представляю собой настоящее испытание для эксперта-косметолога. Но тут уж ничего не поделаешь! Раз я решилась стать более рафинированной личностью, то будьте добры, пусть все косметологи поплюют на руки и возьмутся за дело, даже если исходные данные не совсем таковы, чтобы пасть на колени от восторга.

Я не сказала Тетушке ни единого слова. Не думаю, чтобы она прониклась пониманием, что долг женщины быть красивой, даже если на это уйдет часть твердой валюты. Я робко прокралась в мой первый косметический кабинет, пугливо дрожа, как взломщик перед своим первым маленьким сейфом. И лучше мне не стало, когда я плюхнулась в удобное кресло и предоставила свою физиономию в распоряжение рыжеволосой красавицы визажистки с холодным взглядом. Уж она-то ни в коем случае не была девушкой с торпа в дремучем лесу! Предположительно выросла она прямо на асфальте, и если когда-нибудь видела лес, то, должно быть, только в кино.

— Какие средства вы употребляете для очистки лица? — спросила она.

И в голосе ее слышалось, что она ожидает в ответ: «Грубую щетку для мытья пола!»

Я пробормотала нечто невразумительное о жидком мыле и воде, но, прежде чем я успела выступить с дальнейшими позорными разоблачениями, она похлопывающими движениями нанесла на мое лицо нечто безусловно наводившее на мысль о мускусе, амбре и о безумной, преступной любви в парижских будуарах. Я почувствовала необычайное воодушевление: из этого наверняка что-нибудь получится! Я сидела, предвкушая, как чертовски красива я стану и что скажет Тетушка о новеньком с иголочки облике племянницы. И тут мне без всякого предварительного предупреждения наложили прямо на физиономию ошпаривающе горячую салфетку. Рыжая визажистка зажала мне нос, желая, видимо, удостовериться, что моя дыхательная деятельность абсолютно прекратилась. Я испуганно подумала, что, видимо, она весьма раздражительна и сейчас вбила себе в голову намерение умертвить меня самым мучительным способом! Тут она исчезла. Я осталась одна, решив, что, возможно, меня собираются тут бальзамировать. История с горячей льняной салфеткой, казалось, указывала на это. Я уже почувствовала себя наполовину мумией, когда рыжеволосая вынырнула опять, вооруженная маленьким противным осколком льда, который она запустила на sight-seeing[40]по холмам и долинам моего лица. Тут я сочла, что настало время перейти к сдерживающим мерам, но рыжеволосая начала массировать, и постукивать, и похлопывать меня, так единственный шанс был упущен. Затем она быстро перешла к новым кремам и лосьонам и к шпаклевке моего лица. После многих часов усердной работы рыжая сказала, что теперь все готово. О боже, как я была красива! Хотя, разумеется, не могла пошевелить ни одной мышцой лица! Когда мне хотелось смеяться, кожа вокруг рта натягивалась. Но всегда ведь найдется возможность подумать о чем-то печальном, чтобы остаться серьезной. Да, конечно, я была красива: ресницы намазаны тушью «Маскара», на лице — тесто, на голове — потрясающие локоны, губы — как красный сигнал светофора. Обезумев от собственного триумфа, я поспешила послать открытку Яну. «Дорогой Ян, — писала я, — ты не поверил бы собственным глазам, если бы увидел меня после проведенного недавно сеанса красоты. Я американизирована до самых бровей, я — real oomphgirl[41]!»