Кади метнулась за ее спиной в спальню, бросила скомканную толстовку на свою кровать, потом нырнула обратно в общую комнату.

– Какая умная штучка, – произнес доктор Васан. – Скажи мне, Кади, разве может хорошая дочь так упрекать отца?

Кади хмыкнула, пряча в смехе тревогу:

– Вопрос, скорее, к моему отцу.

Когда Кади вновь оказалась одна, успел наступить вечер. И Ранджу, и Андреа отправились поужинать с родителями. Кади взяла себе салат из ресторанной сети на Гарвардской площади, а съела его в комнате, сидя на матрасе и склонившись над страницами Эриковой тетради.

Снаружи донесся шум; Кади пересекла комнату и выглянула в окно. Она проследила, как шумные компании первокурсников носятся по окутанному темнотой Гарвард-ярду, их смех отражался от периметра старых кирпичных стен, дубов и плюща. Кади захлестнула волна одиночества. Она думала, что раз она и новые одноклассники все незнакомцы, развеселый дух общей потребности в общении утащит ее в расцветающую компанию, словно светский прибой. Она надеялась, что сможет, по крайней мере, зависать со своими соседками – или что дело будет обстоять проще, чем сейчас. Она смотрела в окно, и ей казалось, что для многих все так и есть. Ей хотелось погрузиться в бурный водоворот общения, но весь этот день Кади чувствовала себя отрезанной от остальных. Спасибо тайнам за это.

Способность хранить секреты – это у них, Арчеров, семейное. Кади помнила день, когда получила ответы от первой партии университетов. Письма о зачислении в Гарвард среди конвертов, которые Кади вытащила после школы из почтового ящика, не было. Потому что мать успела первой проверить ящик, забрать письмо и спрятать. Чего мать не знала, так это что Кади подписалась на уведомление и по электронной почте. Слова первой строки: «Поздравляем! С радостью сообщаем, что вы зачислены в Гарвард…» – клокотали в сердце Кади еще с обеда. Только позже, днем, когда она сообщила матери, что ее приняли, та выдала ей бумажную версию. Мать сказала, что думала, мол, Кади расстроится, увидев письмо, и это звучало правдоподобно, ведь Кади сама скрывала от нее причину, по которой на самом деле хотела туда поступить.

Но свой первый вечер на месте Кади представляла совершенно не так. Когда она только подавала документы в Гарвард, то воображала, как они с Эриком будут вместе заезжать в кампус. Кади скорбела о той альтернативной реальности, где брат все еще оставался здесь. Он заранее знал бы, как все устроено, где забирать ключи, где парковаться, в хорошее ли тебя поселили общежитие. Он представил бы Кади своим друзьям, и она по умолчанию стала бы куда круче, потому что старшекурсники знали бы ее имя. Он таскал бы ее тяжелые вещи этими своими тоненькими, но странно сильными руками. Он пристал бы к Кади с мерзкими потными объятиями.

Дома она редко знакомилась с людьми без привязки к брату – извечная «Кади, младшая сестра Эрика Арчера». Все знали Эрика Арчера или хотя бы слышали о нем; он был из тех ребят, кого в старшей школе называли только полным именем. Тогда для Кади не было незнакомцев. Сейчас ими были все. И Кади лишь усугубляла положение. Почему она не могла сказать соседкам про умершего брата? Она говорила себе, что не хочет никого ставить в неловкое положение, но на деле причина была куда эгоистичней: Кади не желала казаться трагичной натурой. Трагедия бросает на человека тень, и люди не желают ее касаться – вдруг заразно. Одно дело – брат-гений, другое – брат-суицидник. Кади безумно хотелось переписать историю, дать Эрику, дать им обоим лучший исход. А если это невозможно, то и не упоминать вовсе.

Кади отошла от окна и вернулась к тетради Эрика. Может, брат все-таки сумеет познакомить ее кое с кем. Она снова перелистнула страницы, выискивая имена. Вначале несколько раз встречалось «Прокоп» – например, где Эрик набросал часы приема у «проф. Прокоп», – и Кади смутно припомнила, что это профессор, которая консультировала Эрика по работе на премию Бауэра, которую он так и не завершил. Кади стало интересно, не изменились ли часы приема в этом году.

Нашлась запись, которая бросилась в глаза потому, что сделана не почерком Эрика. На ранних страницах, где расчеты еще были аккуратно выведены карандашом, но одно решение было исправлено синей ручкой. Она же на полях обозначила: «Молодца! Никос».

Никос. Необычное имя, которое наверняка с легкостью найдется на Фейсбуке; Кади зашла в приложение на телефоне и действительно быстро его обнаружила. Увеличила фото профиля – точеные черты, темные волосы и глаза, в щеголеватом смокинге. «Черт, Эрик, – подумала Кади, – не мог нас с ним раньше познакомить?» Она побродила по его страничке: четвертый год обучения, изучает физику, как Эрик, то есть ходили на одни занятия. Пролистывая группы Никоса, Кади увидела, что он числился в местной команде по сквошу и университетском хоре. Кади пела в камерном хоре старшей школы и думала, не вступить ли в какую-нибудь вокальную группу в кампусе, и только что мысль стала куда привлекательнее.

Кади услышала, как снаружи открылась дверь общей комнаты; должно быть, вернулся кто-то из соседок. Она высунулась из спальни, втайне надеялась, что это Ранджу, но как раз успела увидеть, как за Андреа закрылась дверь ее комнаты.

Кади вышла и, немного поколебавшись, легонько постучала:

– Андреа, привет, это…

– Я переодеваюсь! – заорала изнутри та.

– …Кади, – закончила она уже себе под нос.

Вот тебе и сближение с соседками.

Торчать под дверью и ждать появления Андреа было как-то неловко. Потому Кади перебралась в женскую уборную, отчасти намереваясь умыться перед сном и отчасти надеясь по пути встретить того, кто переубедит ее, что ложиться еще рано, но коридоры пустовали. Она толкнула грязную стальную панель двери плечом. В одной из ближайших кабинок кто-то принимал душ, и мелькающая между занавеской и кафельной стеной тончайшая полоска обнаженной кожи заставила Кади почувствовать себя извращенкой. Она повернулась к душевым спиной и положила зубную щетку с пастой на край раковины, чистой, за исключением завитка чьего-то волоса. К нравам в общей ванной ей придется привыкать. Взрослея, Эрик уступил сестре власть над территорией ванной комнаты, и Кади приходилось мириться только с рыжими волосками, когда он брился, но их было немного. Эрика пугала таинственная сила женственности его сестры; из этого страха он всегда держался на почтительном расстоянии от ее странных девчачьих штук типа тампонов, скраба для тела и утюжка для волос, хотя иногда все-таки тайком брал ее шампунь. Кади временами замечала, что от брата пахнет розами, или манго, или другим ароматом, который она предпочла взять в тот раз, и ловила его с поличным: «Это жожоба меня выдало, да? Ай чтоб тебя, жожоба!»

Она посмотрела в зеркало, улыбаясь воспоминанию, и скрутила волосы в пучок на макушке.

Дверь в уборную распахнулась, и вошла Андреа, одетая в фиолетовую клетчатую пижаму и светло-лиловые тапочки.

– Ой, привет, – произнесла она подозрительно робко. – Прости, я переодевалась.

– Ага, без проблем, – одобряюще улыбнулась Кади. – Как прошел ужин?