После того как Николас Маркес дал показания, его спросили, признает ли он себя виновным в убийстве Медардо Ромеро Пачеко, и он ответил: «Да. И если он воскреснет, я снова его убью». Мэр (он был из консерваторов) решил защитить Николаса. Он послал помощников за телом Медардо. Того, прежде чем принести, под дождем положили на землю лицом вниз, связали ему за спиной руки. Многие считали, что Медардо сам лез в драку и, что называется, напросился. Может, это и так, хотя голые факты свидетельствуют о том, что именно Николас выбрал время и место последнего поединка, а также способ выяснения отношений. Мы не располагаем достаточной информацией, чтобы судить о том, насколько оправданны или предосудительны были его действия, но совершенно ясно, что это был не геройский поступок. Николас был не какой-то там фермер, а закаленный в боях ветеран войны, и человек, которого он убил исподтишка, был младше его по чину и по возрасту.

Многие в Барранкасе увидели в этом злой рок. Испанское слово «desgracia» применительно к данному событию скорее означает неудачу, чем позор, а в семье Медардо, как говорят, многие сочувствовали полковнику в его несчастье. Однако ходили слухи о самосуде, возникла угроза беспорядков, и, как только появилась возможность вывезти Николаса из Барранкаса, его в сопровождении вооруженного конвоя отправили в Риоачу, его родной город. Но даже там он не был в безопасности, и потому его перевели в другую тюрьму, в Санта-Марте, находившейся по другую сторону от Сьерра-Невады[21]. По-видимому, какой-то влиятельный родственник Транкилины поспособствовал тому, чтобы Николасу сократили срок пребывания в тюрьме Санта-Марты до одного года, и на весь следующий год он лишался права покидать этот город. Через несколько месяцев Транкилина, дети и все остальные члены семьи последовали за ним в Санта-Марту. Некоторые говорят, что Николасу удалось купить себе свободу с помощью изделий своего ремесла, что он в тюрьме обустроил для себя ювелирную мастерскую, изготавливал там рыбок, бабочек, кубки и деньгами, вырученными от их продажи, обеспечил себе выход на волю. Однако не найдено ни одного документа, подтверждающего эту информацию.

Семья Гарсиа Маркеса никогда не признавала подлинный смысл этого события, и потому была принята его облагороженная версия, согласно которой по городу однажды прошел слух, будто Медарда, в ту пору уже не девочка, в очередной раз «оказала услугу одному из местных». Один из друзей Николаса, выпивая с ним на главной площади, прокомментировал эту сплетню, на что Николас заметил: «Может, вранье?» Медарде же передали, что Николас сам распространяет про нее позорные сплетни, и она попросила сына вступиться за ее честь. В последующие годы Луиса часто будет вспоминать, как Транкилина высказалась про это скандальное происшествие, о котором в их доме фактически запрещено было говорить: «И все из-за одного простого вопроса». В данной версии убийство — это «дуэль», убитый получил по заслугам, а убийца — «несчастная жертва» убийства[22].

В 1967 г., сразу же по выходе в свет романа «Сто лет одиночества» (в котором Гарсиа Маркес представляет менее идеализированную версию убийства, чем все остальные члены его семьи), мгновенно завоевавшего сердца читателей во всем мире, Марио Варгас Льоса поинтересовался у писателя, кто был ключевой фигурой в его детстве. «Это мой дед, — ответил Гарсиа Маркес. — Заметь, этого сеньора я обнаружил потом в своем романе. Когда-то, еще в молодости, он вынужден был убить человека. Он жил в небольшом городке, где этот человек постоянно докучал ему, бросал ему вызов, но он не обращал на это внимания, пока ситуация не осложнилась настолько, что ему ничего не оставалось, как всадить пулю в обидчика. Похоже, все селение стало на сторону деда: один из братьев убитого даже провел ночь на пороге дома моего деда, прямо перед его спальней, чтобы помешать семье покойного за него отомстить. Но дед не вынес постоянной угрозы мести и уехал — не перебрался в другое селение, а уехал — с семьей далеко-далеко и основал новый поселок. Да, он уехал и основал селение, и больше всего мне запомнилось, как мой дед повторял: „Ты представить себе не можешь, сколько „весит“ мертвый“»[23]. Спустя многие годы после этого Гарсиа Маркес скажет мне: «Не знаю, как мой дед оказался втянутым во все это, почему этому суждено было случиться, хотя ведь после войны время было суровое. И все же я считаю, он просто сделал то, что должен был сделать»[24].

Возможно, это совпадение, но октябрь всегда будет самым мрачным, самым роковым месяцем в романах Габриэля Гарсиа Маркеса.

После того как Николас Маркес с позором покинул Барранкас, его передвижения окружены тайной[25]. Мать Гарсиа Маркеса, Луиса, разным собеседникам рассказывает разные версии[26]. Мне она сказала, что вместе с Транкилиной она отправилась на пароходе в Санта-Марту спустя несколько месяцев после того, как Николаса перевезли в тамошнюю тюрьму (Луисе тогда было всего четыре). Через год его освободили, и вместе с семьей он перебрался в расположенную поблизости Сьенагу, где они прожили год, и в 1910 г. переселились в Аракатаку. Это официальная версия. Но жители Сьенаги утверждают, что Николас с семьей прожил в их городе три года (с 1910-го по 1913-й) после того, как его выпустили из тюрьмы, и в Аракатаку переехал лишь в 1913 г.[27] Вероятно, Николас, живя в Сьенаге, ездил по региону в поисках новых возможностей. Если это так, тогда не исключено, что он начал проявлять политический и экономический интерес к Аракатаке, где в основном проживали сторонники Либеральной партии, до того, как переехал туда с семьей. Также не исключено, что в Сьенаге он оставался год или три потому, что там теперь жила Исабель Руис, с которой Николас познакомился в Панаме в 1885 г., примерно в то время, когда он женился на Транкилине, и которая в 1886 г. родила от него дочь Марию Грегорию Руис.