давало ему задремать. Хотя до этого он ни разу в глаза не видел ни одного человека, гризли сразу же понял, что перед ним — самый заклятый враг, и притом страшнее всех зверей в горах.

Он схватится с любым медведем. Не уступит самой бешеной из волчьих стай. Но от человека нужно бежать! Прятаться! Быть все время настороже и в горах и в долинах! Нужно постоянно присматриваться, прислушиваться, принюхиваться!

Почему Тэр сразу же, как только это существо ничтожных размеров ворвалось в его жизнь, почувствовал и понял, что перед ним враг, страшнее которого быть не может, остается загадкой природы…

В Тэре заговорил инстинкт, который выработался у медведей с незапамятных времен. Человек с дубиной, а позднее — человек с копьем, закаленным на огне, человек со стрелами с кремневыми наконечниками, человек с капканом и западней и, наконец, человек с ружьем — на протяжении веков человек был единственным властелином и повелителем гризли. Сама природа внушила это Тэру через сотню, тысячу, десяток тысяч поколений предков. И теперь впервые в его жизни этот дремавший в нем инстинкт проснулся, предостерегая и настораживая, и гризли все понял. Он, возненавидел человека. Отныне и впредь он будет ненавидеть все, что имеет запах человека. Но вместе с этой ненавистью родилось то, чего он не знал раньше: страх. И если бы человек не донимал Тэра и весь его род, то мир так никогда бы и не узнал гризли под его теперешним родовым именем: Страшный медведь.

А он все шел вдоль ручья своей неуклюжей, но твердой походкой. Голова его была низко опущена. Задними лапами он переступал вперевалку, как все медведи, только у гризли это получается особенно смешно. Клик-клик-клик! — стучали его длинные когти по камням и резко скрежетали по гравию. На мягком песке он оставлял огромные следы.

Та часть долины, в которую он сейчас вступил, имела для него особое значение, и здесь он замешкался, то и дело останавливаясь и поводя носом из стороны в сторону.

Тэр не приносил обета единобрачия, но вот уже много брачных сезонов подряд являлся сюда в поисках своей Исквау. Он всегда мог рассчитывать, что найдет ее здесь в июле. Это была великолепная медведица, приходившая с запада, крупная и сильная, с золотисто-коричневой шкурой. Красивей медвежат, чем у них с Тэром, не было в этих горах.

Исквау расставалась с Тэром еще задолго до их появления на свет, и они рождались, прозревали, жили и дрались в долинах и на горных склонах где-то далеко на западе. Проходили годы. И если Тэру случалось потом преследовать кого-нибудь из них, выгоняя из своих охотничьих угодий, или разукрасить как следует в схватке, то природа милостиво оставляла его в неведении на этот счет.

Он был таким же, как и большинство раздражительных старых холостяков, — недолюбливал малышей. Он был снисходителен к медвежатам лишь настолько, насколько способен какой-нибудь закоренелый женоненавистник быть снисходительным к розовому младенцу. Но жестоким он не был и за всю свою жизнь не убил ни одного медвежонка. Трепал он их немилосердно, когда они набирались нахальства и приближались к нему совсем близко. Но колачивал их при этом только мягкой подушечкой лапы и не сильно — так, чтобы медвежонок только отлетел, перекувыркиваясь, как пушистый маленький мячик. Этим и ограничивалось выражение неудовольствия Тэра, когда какая-нибудь случайно забредшая медведица-мать вторгалась со своими чадами в его владения. Во всех же остальных отношениях он вел себя безупречно, как истый джентльмен. За ним никогда не водилось такого, чтобы он стал прогонять медведицу с медвежатами, как бы она ни была ему неприятна. Даже если заставал их поедающими убитую им добычу, и то ограничивался только тем, что давал медвежатам шлепка.

Отступить от этого правила ему пришлось лишь однажды. Год назад он с позором изгнал отсюда одну форменную Ксантиппу.[19] Эта медведица упорно старалась внушить ему, что никакой он не хозяин здесь. Гризли для поддержания своего, мужского достоинства пришлось задать ей основательную взбучку. Она удирала из его царства со всех ног, и трое злых медвежат неслись за ней, подпрыгивая, как черные игрушечные шары, надутые воздухом.

Рассказать об этом следовало, так как иначе читателю будет непонятно то внезапное раздражение, которое охватило Тэра, когда он, огибая кучу валунов, почувствовал этот теплый и, главное, так хорошо знакомый ему запах. Остановившись, он повернул голову и негромко проворчал какое-то свое медвежье ругательство.

В шести футах от него находился медвежонок, один-одинешенек. Раболепно распростершись на белом песке, извиваясь и дрожа, он не знал, друг перед ним или враг. Ему было не больше трех месяцев. Он был еще слишком мал, чтобы странствовать одному, без матери. Острая рыжая мордочка и белое пятно на грудке свидетельствовали о его принадлежности к семейству черных медведей, а не к гризли. Всем своим видом он старался дать понять: «Я потерялся… Не знаю, то ли заблудился, то ли меня украли… Я голоден, и мне в пятку попала игла дикобраза». Но Тэр, не обращая на это никакого внимания, снова сердито заворчал и принялся осматривать скалы, отыскивая мать.

Ее нигде не было видно. Не слышно было и ее запаха. Поэтому гризли снова повернул свою огромную голову к медвежонку.

Мусква — так назвали бы его индейцы — подполз на своем животике на фут или два поближе и ответил Тэру, дружелюбно изогнувшись в знак приветствия. Потом прополз еще полфута. Раздалось ворчание. «Ни шагу дальше, — говорило оно достаточно ясно, — а то полетишь у меня вверх тормашками!» И Мусква понял и замер на месте, прижавшись к земле.

Тэр еще раз огляделся кругом. Когда же глаза его снова обратились к Мускве, то между ними оставалось уже меньше трех футов. Мусква смущенно ерзал по песку и жалобно хныкал. Тэр замахнулся правой лапой. «Еще один дюйм, и ты у меня получишь!»— проворчал он. Мусква весь изогнулся и задрожал. Облизнул губы красным язычком, сделав это отчасти с перепугу, а отчасти взывая к милосердию Тэра, и, несмотря на занесенную над ним лапу, подполз к гризли еще дюйма на три. Тэр еще раз проворчал что-то себе под нос, но уже потише. Тяжелая лапа опустилась на песок.

В третий раз он огляделся, потянул носом и снова заворчал. Каждый старый, закоренелый холостяк безусловно понял бы, что он хочет сказать. «Да куда же, в самом деле, запропастилась мать этого малыша?»— говорило его ворчание.

Но вот что случилось дальше.

Мусква подполз к раненой ноге Тэра, приподнялся, почувствовал запах незажившей раны и