материальное свидетельство моего литературного существования – я оставил на синем бархате дивана. Ирочке хватило бы их надолго.

Мне восемьдесят пять, и за моим окном лежит спокойное Северное море. Местный климат обладает свойством с цинизмом хирурга выуживать из памяти маленькие осколки былого: скамейка и симпатичный пудель, пустое кресло на фоне темного окна, половинка стола с нетронутой тарелкой овощей, распахнутая дверь, за которой чернота лестничного провала…

Кукла

Каждое утро, едва за крохотным окошком начинало светать, Борис подставлял к стене пластмассовый стул, залезал на него и, просунув пальцы сквозь тонкие крепкие прутья решетки, подолгу смотрел, как заполняется небо желтовато-красной зарей.

Наружная стена была толстой, а решетка – лишней: сквозь отверстие протиснулся бы только младенец.

В период обследования он был парализован видениями своей плоти в тюрьме, но прозвучало слово «шизофрения», и навалилось тяжелое бездумное оцепенение, из которого он потом долго выкарабкивался, словно аквалангист, поднимающийся сквозь бесконечную толщу воды. После вынесения приговора страх иногда возвращался: вдруг они передумают, признают его нормальным и отправят на зону, в ад? Он успокаивал себя: тот, кто убил собственную жену, потому что посчитал ее детской игрушкой – куклой, обречен носить звание психа. Он сам десятки раз описывал в своих книгах ложное сочувствие, с которым доктора относятся к душевнобольным, а теперь испытал его на себе.

До того, как им занялись врачи, его мучили единственным вопросом: где тело? И когда он говорил, что Элина убежала, следователь, еще молодой и по-настоящему любопытный, становился грустным, отводил взгляд, словно смущался сидящего напротив знаменитого писателя, Бориса Краснова, и убеждал говорить правду. Напоминал, что спальня была похожа на бойню.

Борис вскакивал с упругой, тоже пластиковой, как стул, кровати, ломал тонкий очищенный столбик грифеля, срывал со стола и рвал узкие мышиного цвета листки бумаги – единственное разрушение, которое он мог сотворить. Черт возьми, это была не кровь! Когда он в первый раз ударил Элину, лезвие прошлось по руке. Она ничего не почувствовала: спокойно вытащила из разреза тугой клочок белой набивки, и в воздухе запахло синтетикой.

За пятнадцать лет – со времени первой публикации – он привык думать о себе как о писателе с гибкой и устойчивой психикой. Работал он в жанре ужасов и считался лучшим автором. Его как-то полушутя спросили, верит ли он в то, о чем пишет. «Конечно» – ответил он, но подумал, что те, кто в это по-настоящему верит, находятся под наблюдением психиатров.

Никто не спорит: существование Элины опровергало законы природы. Но если само мироздание решило бросить ему вызов – он его примет.

Борис улегся на кровать и закрыл глаза. Проклятие! Разве можно было предположить в тот день, какой дрянью все обернется…

В прошлом году он закончил очень большую и трудную повесть. Несколько месяцев ушло только на сбор и подготовку материала. Зато книга получилась что надо. Борису всегда удавалось хорошо передать атмосферу кошмара. В тайне он посмеивался над авторами, которые в угоду дурному вкусу пренебрегали в своих выдумках законами реальности. Таких он считал неудачниками, прячущими бездарность в рамки коммерческой вседозволенности. Очень легко описывать, как за героями гоняется чучело с бензопилой, исчезая и появляясь непонятным образом. Подобные авторы даже не пытались узаконить существование монстра, вставить его в контекст действительности, дать мало-мальски понятное этому объяснение. Получалась страшная сказка. Страшная, но все же сказка, и прочитанное быстро забывалось.

Иное дело его книги. В них не было и намека на художественную условность: все убедительно, даже слишком. Оставалось только удивляться: почему же этого нет в реальности. Так космонавт окидывает растерянным взглядом планету, где в наличии воздух, вода, солнечное тепло, растительность, и при этом отсутствует животная жизнь.

В одном из телевизионных интервью Краснов пошутил, что в его лице у всевышнего появился конкурент: создаваемые им существа при ближайшем рассмотрении оказываются не менее жизнеспособными.

На обложках его книг было написано – «Лицам до 18 лет категорически запрещено!». Конечно же, это привлекало подростков. Изредка, раздобыв где-то номер, по телефону к нему прорывались возмущенные родители: их чада, начитавшись историй Краснова, начинали бояться темноты, прохожих, учителей, автобусов и ванных комнат. У него на такой случай был заготовлен ответ. Борис говорил: «Я вышлю вам денег, чтобы вы могли купить очки, может быть, тогда вы увидите предупреждение на книгах». И клал трубку.

Однажды это поспособствовало идее добавить на обложку еще одну постоянную фразу– «Все написанное автором выдумано, а совпадения случайны». Шрифт – цветной и витиеватый: словно ребенок вывел каракули. Идея должна работать на противоположные ощущения: нет, детка, все очень даже реально! Дополнительная деталь в механизм кошмара.

На той презентации, как, впрочем, и на всех, было оживленно. Борис приучил публику не стесняться. Он придумал теорию на этот счет. Пусть читатели убеждаются: легендарный писатель – обыкновенный человек, лишенный ареола таинственности и даже немного приземленный в мировоззрении. Мол, извините, ничего не сочиняю, пишу, как есть. А надпись на обложке? Надпись – это воля издателя, подчиненного общественной морали и закону.

Борис старался не создавать дистанцию с аудиторией, поэтому столик, где расположился он и его агент, был плотно окружен. Краснов чувствовал время от времени прикосновения, один раз его даже ощутимо хлопнули по плечу; потом эти радостные и довольные собой люди разъедутся по домам и будут жмуриться от счастья, что потрогали руками литературного льва.

Он закончил с автографами. Настало время разговоров. Краснов, улыбаясь, опустил голову, словно говоря: вот он я, спрашивайте. А думал он о том, что народ всегда задает очень наивные и банальные вопросы, от которых тошнит: где он черпает вдохновение, как появляются сюжеты, не думал ли он попробовать себя в ином жанре – и кучу подобных. Тем не менее он обстоятельно и серьезно рассказывал о себе, рассуждал о литературе и о своей, как он любил подчеркивать, скромной роли в ней.

Он мог, глядя на публику, безошибочно определить, кто и о чем будет спрашивать, и точно вычислить в толпе, как правило, на заднем плане, двух-трех стервозного вида дамочек, выжидающих время, чтобы протиснуться вперед и громко заявить о слугах Сатаны на земле. Он был рад их присутствию: это придавало презентациям дополнительный колорит.

Поклонники отошли от столика и образовали полукруг, Борис достал записную книжку, где заранее набрасывал ответы на предполагаемые вопросы, повернулся к Леониду и тихо сказал:

– Первый вопрос – считаю ли я эту книгу лучше или хуже предыдущей.

Это была их игра.

Агент поправил очки, наклонился к