В довершение всего Муссолини под явным давлением Чиано 25 августа написал Гитлеру, что Италия определенно не присоединится к рейху в альянсе с большевистской Россией за счет католической Польши. Он считал, что у Италии нет необходимости готовиться к войне раньше чем в 1942–1943 годах. Потрясенный таким очевидным «предательством», Гитлер заявил, что итальянцы ведут себя так же, как в 1914 году, и в последнюю минуту приказал задержать неминуемое нападение немецкой армии на Польшу, чтобы выиграть время для еще одной попытки ввести в заблуждение или откупиться от британцев. Генеральный штаб немецкой армии был согласен с итальянским министром иностранных дел Чиано в том, что Италия не может себе позволить вести даже оборонительную войну. Обиженный дуче сам имел основания опасаться, что, если Британия и Франция не атакуют Германию на западе ради спасения Польши, они могут вместо этого напасть на слабую Италию – дешевую, хотя и не вполне равноценную замену эффективных, но дорогостоящих действий против рейха.

Смена союзников Гитлером вызвала реакцию ужаса другой великой державы – Японии. Столкнувшись с тем, что официальный Токио назвал изменой рейха в тот момент, когда Япония ведет тяжелые бои с русскими во Внешней Монголии, японский кабинет ушел в отставку, а японский посол в Берлине Хироси Осима получил приказ выразить протест Гитлеру. Политика японской армии, которая выражалась в реализации эффективного военного альянса с европейскими странами оси скорее за счет России, чем против Британии, как хотелось бы думать Гитлеру, теперь была дискредитирована, так же как и японская техника и тактика в состоявшемся в недалеком будущем столкновении с Красной армией в пустыне Гоби.

Кстати, и в рядах нацистской партии царили скептицизм и недовольство в отношении пакта с большевистской Россией. Гитлеру пришлось 28 августа оправдаться перед своими соратниками по партии, сказав, что будущая война будет тяжелой, Германию может постичь неудача, но, пока он жив, речи о капитуляции не будет. Он открыто признал, что готов к войне на два фронта, если до этого дойдет, но надеялся, что Британия будет лишь внешне выполнять свои обязательства перед Польшей и вести только видимость войны с Германией. Как он сказал барону Эрнсту фон Вайцзеккеру, заместителю государственного министра иностранных дел, 29 августа, «через два месяца с Польшей будет покончено, и тогда мы сможем провести большую мирную конференцию с западными державами».

К 31 августа Гитлер принял окончательное решение приступить к действиям против Польши, независимо от того, какие шаги западные державы могут предпринять впоследствии. 1 сентября, согласно обещанию, которое он должен был сдержать, фюрер выступил в рейхстаге и сказал, что снимет форму только после победы или не доживет до конца. Спустя два дня, 3 сентября, когда поступил британский ультиматум, требующий прекратить наступление в Польше, иначе Британия объявит войну, Гитлер был явно взволнован дилеммой, перед которой оказался. Он разгневанно потребовал к себе гордого автора пакта с Россией – министра иностранных дел фон Риббентропа – и спросил, что ему теперь делать. В это же время он сказал соавтору своей знаменитой автобиографии Рудольфу Гессу: «Сейчас весь мой мир разваливается на части. Моя книга [Mein Kampf] была написана зря». Шеф люфтваффе Герман Геринг, который уже несколько недель отчаянно пытался достичь личной договоренности с британцами, 3 сентября признал: «Если мы проиграем эту войну, да смилостивится над нами Бог». Даже нацистские лидеры, не говоря уже о немецком народе и вооруженных силах, вовсе не стремились к большой войне с Западом, невзирая на агрессивные страсти, испытываемые ими в большей или меньшей степени по отношению к востоку.

Последнее, вероятно, не было тайной для Советского Союза. Как сказал в своей речи Верховному Совету 31 августа советский министр иностранных дел Вячеслав Молотов, «неужели трудно понять, что СССР проводит и будет продолжать проводить свою собственную независимую политику, цель которой – поддерживать интересы народов СССР, и только эти интересы? Если [другие европейские] джентльмены имеют столь неодолимую тягу воевать, пусть воюют без участия Советского Союза. А мы посмотрим, что они за бойцы». Россия снова получила передышку, давшую ей возможность подготовиться к будущему, но, как в 1807 и 1918 годах, передышка, полученная путем отказа от союзников, оказалась короткой, а собственные военные приготовления России нереалистичными и недостаточными.

После шока, связанного с объявлением Англией и Францией войны 1 сентября 1939 года, Гитлер укрепил собственную уверенность и уверенность своих генералов, сделав предсказание, аналогичное последующим советским объяснениям своего предательства западных союзников. Он сказал, что западные державы совершают формальный жест, символизирующий выполнение ими обязательств перед Польшей, и очень скоро пойдут на мирные переговоры с рейхом. Фюрер предвидел и оказался прав в том, что более 70 англо-французских дивизий, которые со временем должны быть размещены в Северной Франции, не станут атаковать 30 оперативных немецких дивизий, по большей части не первоклассных, охраняющих линию Зигфрида, пока основная масса немецкой армии захватывает Польшу в первом гитлеровском блицкриге.

В действительности французское Верховное командование согласилось с объявлением войны главным образом потому, что временный уход сил рейха на восток дает французской армии время провести мобилизацию. Последнее, к чему стремилось французское командование, выполняя свое обещание Польше атаковать на западе, – это стремление спровоцировать реакцию немцев в момент наибольшей слабости Франции даже раньше, чем четыре доступные британские дивизии переправятся через Канал или соберутся медленно «раскачивающиеся» резервисты французской армии 1914 года. Кроме того, помимо отсутствия желания начинать дорогостоящий штурм немецких фортификационных сооружений, у французской армии не было и возможностей это сделать. Она не располагала бронетанковыми дивизиями, не имела превосходства в воздухе и наступательной доктрины, предусматривающей их появление.