– Женя, я не знаю, как с ней быть. После кончины Светланы она совершенно вышла из повиновения! – Маэстро трагически вскидывает руки, словно собирается тут нами дирижировать.

А вот мне всегда было интересно: почему он – Евгений Олегович и на «вы», а мой папа – на «ты» и Женя? Они, между прочим, ровесники.

– Юльк, сходи, посмотри, как там Вера, – просит мама.

Это она намекает, чтобы я убралась куда подальше. Оставила их одних для серьезного взрослого разговора.

«Сходи, посмотри, как там Вера». Я бы с большим удовольствием в клетку к тигру сходила, посмотрела бы лучше, как он там.

– Может, я доем все-таки?

По маминому красноречивому взгляду я все понимаю. Я-то пока не вышла из повиновения.

Встаю, забираю тарелку и иду в гостиную. Из моей комнаты доносятся чужеродные звуки. Тяжелый немецкий рок. Ага, могла бы и наушники надеть. Адель ей, видите ли, не нравится.

Падаю на диван и врубаю телевизор. Буду сейчас тупой сериал смотреть. По крайней мере это куда приятней, чем сидеть в одной клетке с тигром.

Мужчина по имени Дафна

Ночью Верка плакала. Я проснулась от ее сдавленных всхлипываний и больше не могла уснуть. Лежала под одеялом, словно мышь, и слушала, как она там надрывается. Аж раскладушка под ней трясется. А я даже пошевелиться боялась, честно говоря.

Жалко Верку все-таки. Без мамы человек остался. Тетя Света была хорошая, печенье пекла – «Мазурку». Я такого больше ни у кого не пробовала.

Начинаю думать про печенье, а потом про тот день. Даже не знаю, почему он мне запомнился.

«В джазе только девушки» – смотрели такой фильм? Ну Джозефина, Дафна, а Мерилин Монро там играет Душечку? Мама с тетей Светой повели нас с Веркой в старый кинотеатр «Первомайский». Его должны были снести, и мама сказала, что это наш последний шанс увидеть «эту прелесть» на большом экране.

Мне фильм очень понравился! Особенно тот момент, когда миллионер Филдинг, влюбленный в Дафну, говорит в конце: «У каждого свои недостатки!» Просто Дафна на самом деле была мужчиной – контрабасистом Джерри. Это, если вы не смотрели фильм, я поясняю на всякий случай.

А потом мы вышли из кинотеатра, и мама купила нам по эскимо. Верка лижет свое, лижет, как кошка, чтобы мороженое подольше не кончалось. А я взяла и откусила чуть ли не половину сразу! Надоело мне с ней соревноваться. Тогда Верка рассмеялась и тоже так сделала. И за руку меня взяла.

Мы к ним пошли пить чай с «Мазуркой», а потом весь вечер Верка учила меня на своем велосипеде кататься. Я на двухколесном тогда еще не умела. Он высокий, но без рамы, поэтому было не так страшно. Верка сбоку бежала, держалась за руль и орала:

– Давай, давай! Ногами работай!

Я работала. И еще я думала, пока мы по их двору круги нарезали, что Верка, оказывается, ничего такая. Нормальным человеком может быть.

Сейчас на месте «Первомайского» супермаркет. Я покупаю там «Кошачье лакомство».

А Верка больше не ревет. Заснула, наверное. На велосипеде она в тот раз меня все-таки научила кататься.

Евгений Олегович наконец-то «свалил». Вернее, улетел на гастроли в Южную Корею. В самую несчастную страну на Земле. Нет, правда. Как-то раз проводили соцопрос, так вот, в Южной Корее больше всего людей, которые чувствуют себя несчастными. Хоть какая-то польза будет от маэстро – красивая музыка делает людей счастливыми. Правда, ненадолго.

Смотрю на остывающую овсянку, потом на Верку и ощущаю себя южным корейцем.

– Кушайте, девчонки. Нам скоро выходить. – Мама прихорашивается у маленького зеркала на подоконнике.

Она вчера подстриглась. Очень коротко – стала на тетю Свету похожа. Такая же худенькая и рыжая. Она еще и перекрасилась.

– Вам идет. – Верка говорит и залпом допивает кофе.

– Правда? – радуется мама. – Спасибо, Верочка. Не слишком коротко?

– В самый раз, тетя Люда.

Утю-тю, какие между нами нежности.

Я встаю из-за стола и демонстративно выскребаю остатки каши Фенимору в миску.

– Кс-кс-кс!

– Так, ну вы готовы? Одеваемся и на выход! – командует мама.

Мы спускаемся на улицу, переходим через дорогу, ждем автобуса, садимся в него, мама покупает билеты, едем, выходим через три остановки и идем гуськом по заиндевелым лужам. Они трескаются под ногами и хрустят. За голыми деревьями маячит школа. Вот и кончились каникулы. Вдоль обочины дворняга бежит, сосредоточенно внюхиваясь в смерзшийся мусор. Остановилась и лапу задрала на черную глыбу снега, воздвигнутую дворником.

– Вспоминаешь, Вер? – спрашивает мама.

– Ну да, – небрежно бросает Верка.

Ну да. Наш город – это не Санкт-Петербург. Уж простите.

Я вдруг понимаю, что Верка нервничает. Волнуется! А я думала, что она человек-скала. Что у Вероники Волковой вместо нервов железобетонные конструкции.

Вот и хорошо. Пускай понервничает. Она в нашей школе шесть лет не была. За это время многое переменилось, включая завуча и директора. Я вообще не понимаю, кому приспичило ее обязательно в эту школу устраивать? Походила бы в ту, что рядом с домом. До лета всего несколько месяцев осталось, не растаяла бы.

Просто у нас очень хорошая школа. Я просто не уверена, что Верку к нам возьмут.

Мы вешаем пальто в гардеробной, и мама говорит:

– Пожелай нам ни пуха ни пера! – Она вся просто светится от предвкушения. Как будто не Верку привела в школу устраивать, а победителя каких-нибудь международных олимпиад.

– Ни пуха, – вяло говорю я и иду к парадной лестнице. Наш класс на третьем этаже.

– К черту! – кричит вдогонку мама.

Стеклянная пудреница

Маша уже в классе. Она всегда самая первая приходит. Я сажусь рядом, вынимаю из рюкзака учебник и тетрадь. Сейчас будет математика, которую я просто обожаю, в кавычках.

– Как ты? – спрашивает Маша и касается моей руки.

– Мама к директору ее повела.

Маша кивает.

– Значит, все-таки тут Вера будет учиться?

– Я не знаю, Маш. Она же троечница. Не знаю даже, как ее возьмут.

В класс влетает Ксюша. Остальной народ тоже потихоньку подтягивается.

– Всем привет! У вас кто-то умер? – Ксюша падает за соседнюю парту впереди.

– Никто у нас не умер.

– А что такие хмурые?

Только мы не успеваем ответить, потому что Ксюша сразу начинает докладывать про вчерашний поход в кино. Не со Змеевым – Виталя у нас теперь в прошлом. На каникулах Ксюша познакомилась с неким А., которому, на минуточку, двадцать два года.