Но сама все не уходит, стоит перед ним, то включая, то выключая свою «Нокию», не веря сигналу на экране «Сообщений нет». Переводя взгляд на его лицо, она повторяет с бо́льшим нажимом: «Пол, мне идти надо!»

Мир Пола соскальзывает обратно на более привычные рельсы, и все-таки остановиться он не может. «Ну конечно, я сам за собой закрою. Хочешь, попозже в „Роще“ встретимся?»

Он не может заставить себя выбраться из-под пальто и одеял, боясь в один момент окончательно потерять прошлую ночь. Ему кажется, что, если здесь остаться, эта ночь останется с ним как свершившийся факт. А может, и с ней тоже. Он наблюдает, как голубой дым кольцами обвивается вокруг ее головы, сливаясь с сереньким дневным светом, заполнившим комнату.

— Не знаю, — говорит она, — позвони как-нибудь.

— Ты где будешь?

— Да не знаю я, правда не знаю. Короче, звони на мобильник. Слушай, мне правда идти надо.

Ох, этот мобильник. Орудие изощренных пыток. Когда он звонит ей на мобильный, раздаются несколько гудков — достаточно, по его представлениям, чтобы успеть проверить, кто звонит, — а потом телефон переключается в режим автоответчика. Алло, это Софи. Я не могу сейчас говорить оставьте сообщение пока.

Схватив черную кожаную сумку и изобразив нечто вроде воздушного поцелуя, она быстро выходит из комнаты, оставляя за собой клубы дыма, распространяющие запах «Loathing». Вчерашние символические трусики лежат сверху на «Текниксе», рядом с хромированной трубочкой губной помады. Пол слышит торопливые шаги на лестнице, затем — как открывается и захлопывается входная дверь. Он без всякой надежды обводит комнату взглядом. Ленин и все прочие невозмутимо взирают на него в ответ. Непрекращающееся уличное движение на Нью-кросс-роуд подает признаки плохого настроения.

Зарывшись головой обратно в тряпки. Пол закрывает глаза. Он чувствует себя глубоко несчастным, и от этого ему страшно, страшно и стыдно, что он настолько уязвим. Изнутри, как при отравлении, поднимается волна тошноты.

Пока он лежит, ему приходит в голову, что и боль, и унижение последних двух недель, и бесконечное ожидание — все исчезло без следа за каких-нибудь три секунды. Вот и все, что на это потребовалось. От воспоминания об этих замечательных трех секундах он слегка вздрагивает и чувствует непроизвольный трепет между ног, весьма омерзительное возбуждение. Думая о том, почему она это сделала, он с запозданием понимает, что так ей было проще — самый простой способ спокойно поспать несколько часов без его надоедливых приставаний.

Как понимает и то, что, даже знай он о манипулятивной природе поступков Софи прошлой ночью, у него все равно не нашлось бы сил остановить ее, он позволил бы ей довести дело до конца, и конечный результат был бы точно такой же — река семени посередине постели, не менее полноводная, чем если бы все произошло по любви.

Данная отталкивающая мысль еще глубже убеждает его: эта любовь не имеет никакого отношения лично к Софи, ее побуждения и чувства ни в малейшей степени не влияют на то, что чувствует он.

Наверное, он заснул, потому что ничего не помнит до того момента, когда в дверь неуверенно стучат и в комнату, высовываясь из-за косяка, заглядывает сосед Софи, Бешамель, с неприятным, как у карлика, личиком и странными острыми зубами. С ним Софи тоже спала, припоминает Пол. И не раз.

Увидев Пола одного в постели, Бешамель спрашивает:

— Софи видел?

— М-м-м… да, она ушла. Давно уже, кажется.

Пол проверяет время по будильнику Софи — десять тридцать.

Карлик, похоже, в панике.

— Ой, блин… а куда, не знаешь случайно?

Пока Пол размышляет над ответом, Бешамель возбужденно теребит дурацкий хвост у себя на голове.

— Да нет вообще-то…

— Как это — нет вообще-то?

— Ну, могла пойти в гости к приятелю в Белсайз-парк. Что-то она говорила… в общем, ничего определенного.

Бешамель в отчаянии барабанит по двери спальни.

— Блин, — повторяет он. — Тут опять электрики пришли. Деньги, типа, нужны. Иначе, говорят, отключат нас. Я поражаюсь, как им до сих пор такое разрешают!

— Господи, как же так. Может, на мобильный попробовать…

Бешамель издает тонкий безрадостный смешок.

— Ага, — говорит он, — на мобильник. Алло, это Софи, и так далее.

— А может, — предлагает Пол, — электриков попросить подождать немножко, пока она вернется из… ну, из этого самого.

Бешамель с мрачным видом трясет головой.

— Да нет, вряд ли, на этот раз не выйдет. Нет, серьезно: по-моему, они довольно решительно настроены. У тебя восемьдесят фунтов не найдется, а? Тебе потом Софи отдаст, это ее доля.

Пол отрицательно качает головой.

— Извини…

— Ну, тогда все. Я так понимаю, теперь дому точно капец. — Пожав плечами, Бешамель выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь.

Пол по частям выволакивает себя из постели, таща за собой пальто и одеяла, чтобы сохранить остатки тепла, и принимает сидячее положение.

Незаметно для него самого тут, в этой спальне, его охватывает нечто похожее на решимость. Он чувствует раздражение, наверное, отчасти вызванное неумолимым монотонным движением на улице, постоянным, надоедливым рычанием, от которого он никак не может полностью отгородиться. Думая о прошлой ночи, он все еще напрягается помимо воли. Почему он неспособен контролировать свои эмоции, размышляет он. За этой мыслью приходит другая, о том, что, может, все как раз наоборот: он сам приучил себя трепетать и дрожать в обществе Софи, вымуштровал свое тело до такого состояния, заботясь при этом только о себе. Для него это было так же неизбежно, как учиться дышать, и угнетало до крайности.

Внизу слышны голоса, какое-то шевеление в прихожей: это электрики роются в кладовке в поисках счетчика. Отключить его — дело в наши дни нехитрое. Не то что с водой: там не обойтись без долгих судебных разбирательств и прочих запутанных процедур, на которые требуется куча денег.

Пол слезает с матраса и подбирает с пола свою клетчатую рубашку. Рядом с тем местом, где она лежала, он замечает толстый фломастер, виднеющийся из-под пары черных леггинсов. Может, записку оставить, что-нибудь лаконичное, поражающее воображение, думает он, оглядывая комнату в поисках чего-нибудь, на чем можно писать. Непонятно, правда, что сказать. Она-то, в конце концов, чем виновата?

Тут он видит ее трусики, и в лихорадке накатившего возбуждения ему в голову приходит неплохая идея. Туго натянув белую ткань, он пишет на ней три слова: «Спасибо, что подрочила».

На какое-то мгновение у него возникает не слишком рыцарский вопрос: а догадается ли Софи, вернувшись домой, что это написано им, Полом. Потом он натягивает трусики сверху на стерео и начинает застегивать рубашку. Перекрывая шум уличного движения, из соседней комнаты до него доносится яростное тявканье: звук такой, словно разозлили собаку, но в этом прерывистом лае явно слышится нечто человеческое.