напротив лилипут хмуро пожимает плечами.

Потом говорит:

– Ну да, вдоль. Поперек бы он не поместился.

Следователь записывает эти слова в протокол. Затем снова обращается к подследственному.

– Это ваш брат?

Лилипут непонимающе смотрит на него.

– Ну в смысле раньше, до того, как вы отрезали ему голову, он приходился вам братом?

– А кто вам сказал, что это сделал я?

Следователь пожимает плечами и ухмыляется.

– Вы сами сказали. Полчаса тому назад. Хотите отказаться от признания?

Лилипут думает. Следователь ждет, настороженно глядя на него. Он больше лилипута почти в два раза. Черт их поймет, этих лилипутов. Что у них на уме. Вроде такие же люди, а что там у них внутри? Что вообще может поместиться в таком мелком существе? А если многое, то как же это все должно распирать беднягу изнутри! Господи, как хорошо, что он не такой жалкий. Хотя, если разобраться, все мы жалкие – в любом обличье. Черт, как тошно-то все!

– Ну что, парень, хватит сиськи мять, – устало произносит следователь. – Имел силы убить, имей и признаться. Давай без протокола, – он закрывает папку. – Давай просто по-человечески поговорим, что, зачем, откуда, как. Я пытаюсь тебя понять, но пока не могу.

Лилипут, до этого смотревший в пол, поднимает глаза, полные слез.

– Да, – шепчет он. – Это я убил. Я не отрицаю.

Следователь закуривает, кашляет.

– Ты погромче говори, ок? А то я слышу плохо, все слова похожи одно на другое, понимаешь, да?

Лилипут кивает. Смотрит на сигарету, как она тлеет меж корявых пальцев следователя.

– Как это произошло?

Лилипут молчит. Он не хочет отвечать на этот вопрос.

Следователь выпускает дым. Как-как, вбил рашпиль в глаз по самое не хочу, пока тот спал, и все дела. Ладно.

– Слушай, парень. Знаешь, сколько передо мной вот так вот сидело? Сотни! И у всех мотивы убийства одинаковые. Зависть. Желание истребить того, кто это чувство в тебе вызывает. Желание отделаться от этого чувства. Нет никаких семи смертных грехов, блять, есть одна зависть.

Лилипут плачет. Слезы текут по его детскому сморщенному лицу. Он похож на смертельно обиженного ребенка.

Следователь тушит сигарету о кромку столешницы. Кидает окурок на пол.

– Он что, брат твой, обижал тебя? Глумился над тобой? Говорил, что его мизинец больше твоего члена? Что ты жертва аборта? Заставлял тебя искать под диваном его тапочки? А?.. Да хоть и так! Зачем нужно было его убивать? Что, блять, за цирк ты устроил из жизни и смерти? Да если уж на то пошло, зачем нужно было отрезать ему голову? Отрезал бы ноги. Да, просто отхватил бы ему ноги по самые яйца – вот и сравнялись бы вы в росте.

– Ноги? – всхлипывает лилипут. – Ноги?

– Да, боже мой, ноги! – кричит следователь. – Будь я на твоем месте, я бы отхреначил ему ноги! И все были бы живы!

– Я об этом не подумал, – ошеломленно бормочет лилипут, глотая слезы.

5

Директор цирка лежит в постели. Ему плохо. Над ним склонилась жена. Она поправляет одеяло, подтыкая его с краев.

Директор смотрит в потолок. Потом еле слышно произносит:

– Представляешь, он отрезал ему голову. Такому экземпляру. Под три метра. О, Господи, как ты несправедлив.

– Ш-ш-ш, не переживай по пустякам, – успокаивает его жена и гладит большой ладонью по его пухлому личику. – Тебе нужно отдохнуть. Постарайся уснуть, маленький.

Шанс

1

Ракитин по своему обыкновению проснулся рано. Когда первые лучи солнца, проникнув в малюсенькое окошко, осветили вентиль самой жирной трубы, он уже был на ногах. Вернее, пока еще не совсем – стоя на коленях на грязном матраце, он шарил рукой в рваном пакете. Дрожащие пальцы нащупывали все не то.

«Было ведь, было, – с нарастающей тревогой думал Ракитин, на ощупь перебирая содержимое. – Должно остаться. Не могло ведь пропасть».

Наконец он нащупал то, что искал – маленький стограммовый пузырек.

Ракитин рукавом вытер со лба пот, сел на заднюю точку, прислонился к бетонной стене. Глубоко вздохнул, прислушиваясь, как в груди просыпается сердце. Просыпается, чтобы снова поковылять в непонятном Ракитину направлении.

Он сжал пузырек в руках. Настойка боярышника – лучшее лекарственное средство от всех болезней. Отвинченная жестяная крышка полетела в противоположный угол и там, в темноте, затихла. Солнечный луч с вентиля перескочил на стену.

Ракитин сделал большой глоток, и спирт, настоянный на плодах, привычно обжог полость рта и гортань.

Уже через пять минут пузырек осиротел.

Осиротел и Ракитин.

Он еще немного посидел и, когда солнце наконец добралось до его лица, встал.

2

Он брел Разъезжей улицей без единой мысли в голове. Еле слышно бурчал желудок, жалуясь на свою невеселую жизнь. Вторя ему, тоскливо сжималась печень.

Ракитин тяжело переставлял ноги. Если бы ему, десятилетнему розовощекому пионеру, тридцать лет назад кто-нибудь предсказал подобную участь, он бы не поверил ни на грамм. Сгореть бы тому предсказателю в жарких кострах синих ночей, наполненных светлыми слезами восторга. Сгореть дотла!

Тридцать лет. Господи, целых три десятилетия, потраченных впустую! Потраченных так, что и заново не начать, – не вернуть утерянного прошлого и не наладить поломанного настоящего. Но если бы только! Если бы только ему предоставили шанс! Умытый утренним солнцем, единственный крохотный шанс…

Ракитин, проходя мимо продовольственного магазина, сфокусировался на любезно распахнутых стеклянных дверях, и тут его взгляд уперся в белый квадрат объявления на водосточной трубе.

Что-то заставило его подойти поближе.

РАБОТА, прочитал он большие буквы. Ниже было следующее:

Выгул домашних животных. Неполный рабочий день. Высокая оплата.

Далее значился адрес. Все.

Воровато оглядевшись, он аккуратно отодрал листок и упрятал его в боковой карман видавшего виды пиджака. Ни один квиточек не был оборван, но все равно нужно было поспешить. Ракитин еще раз огляделся и, неожиданно для себя, припустил бодрым деловым шагом.

3

Стоя на лестничной площадке перед дверью, он поплевал на ладонь и пригладил жидкие волосенки. Потер небритые щеки. Попробовал представить, как он сейчас выглядит, и его замутило.

Эх, была не была!

Потянувшись к звонку, Ракитин вдруг подумал, что за последние десять лет он впервые звонит в чью-то квартиру.

– Кто там? – послышался из-за двери грубый мужской голос.

– Свои, – нечаянно вырвалось у Ракитина, и он еще больше струхнул. Торопливо добавил: – По объявлению.

Загремел замок, зазвенела цепочка, потом еще что-то клацнуло, и, наконец, тяжелая дверь отворилась.

– Ты кто? – задал вопрос появившийся на пороге мужик.

На нем были спортивные штаны и майка. Левое