— Конечно супруг! — уверенно ввернул он. — Мы же видели, каким влюбленным взглядом он на вас смотрит.

— Вообще-то мы не расписаны, — скромно опустив глаза, улыбнулась Анна Степановна. Было видно, что последние слова Морского ей очень приятны. — Мы оба овдовели в начале войны. Познакомились год назад в Москве по работе. Потом переписывались, пока Дюшенька в Купянске с товарищами ждал освобождения Харькова… И вот теперь…

Морскому стало ясно, что Анну Степановну вызвали в Харьков вовсе не из-за ее высокой квалификации. Вот оно — использование служебного положения в чистом виде. С другой стороны — и человек вроде хороший, и история красивая.

— Всегда знал, что нельзя верить латинским афоризмам, — прошептал Морской супруге. — «Когда говорят пушки, музы молчат»? Фигушки! Полюбуйся! И твой дедушка, и Анна Степановна — все влюблены. По крайней мере Эрато — муза любовных песен — молчать точно не намерена.

— «В бомбоубежище в подвале, / нагие лампочки горят…/Быть может, нас сейчас завалит, /Кругом о бомбах говорят…/ Я никогда с такою силой, / как в эту осень, не жила. / Я никогда такой красивой, / такой влюбленной не была», — поддакнула Галочка, вспомнив строки Ольги Берггольц, которые после прорыва блокады Ленинграда кто-то передал в Москву на радио.

* * *

Вспоминая эти строчки Ольги Берггольц, Галочка всегда еле сдерживала слезы. По радио сказали также, что муж поэтессы — тот самый, для которого Ольга была «такой красивой» и в которого была «такой влюбленной» посреди осажденного Ленинграда 1941 года, — умер от голода на вторую зиму блокады. И даже сейчас, когда блокада прорвана, бои за город все еще идут, и каждый день гибнут-гибнут-гибнут любимые, влюбленные и самые важные для кого-то люди. Впрочем, как и везде сейчас.

Галочка даже представить не могла, что случилось бы с ней, потеряй она мужа. Наверное, сразу умерла бы от горя или сошла с ума. Раньше такие страшные мысли она отгоняла прочь: Владимир был рядом, делал большое и важное дело, и, помогая мужу во всем, Галочка искренне верила, что пока они способны приносить миру пользу, судьба будет оберегать их. Но теперь, когда московское начальство в графу «место работы» вписало Морскому «военный корреспондент», отрицать очевидное было все сложнее: мир сошел с ума, никто не застрахован, через миг каждый может оказаться в горячем аду передовой или сразу на небесах.

Подозревать неладное Галочка стала с того момента, как пришел вызов в Москву. Злополучная правительственная телеграмма, служившая нынче документом и для получения пропуска, и для железнодорожного проезда, кроме адреса и подписи секретаря вмещала только два слова: «Приехать немедленно». И хотя Морской говорил, мол, о цели вызова гадать пока не стоит, что телеграммы в военное время допускаются лишь на 20 слов, а значит, никаких объяснений в них быть не может, и вообще, что сейчас куда больше нужно волноваться о том, как доказать, что вызов касается их двоих, а не его одного, Галочке все равно было очень тревожно. На безопасное дело так не вызывают.

И, главное, бороться со всем окружающим ужасом можно было лишь одним способом — не щадя себя, идти, куда пошлют, чтобы сражаться с фашистской ордой и, если придется, отдать свою жизнь ради свободы будущих поколений. Только замужем-то Галочка была не за теми будущими, а за вот этим вот настоящим. Не в меру сегодня ворчливым, уставшим, но по-прежнему элегантным, обходительным и родным. Тем самым «настоящим», которое недавно в ответ на прямой вопрос: «А если пошлют на передовую?» ответил: «Разочаруются, конечно. В тылу от меня пользы существенно больше. Но, разумеется, сделаю все возможное, чтобы оправдать доверие».

Все это было очень страшно, но что поделаешь: жизнь продолжалась даже в военное время, и жить ее добросовестно — любить, стремиться, надеяться на лучшее — надо было даже в эти суровые часы.

«Мудрость заключается не в том, чтоб биться головой о стену, а в том, чтобы уметь быть счастливым внутри стен, которые не можешь сокрушить», — вспомнилась Галочке чья-то мысль, хоть и озвученная еще до 22 июня 1941 года, но в целом имеющая право служить сейчас источником силы духа.

— Какие хорошие у вас отношения! Настоящие! — говорила между тем Анна Степановна, восседая рядом с Галочкой на заднем сиденье авто. Только что Владимир, поблагодарив за приглашение, отказался от вечернего визита в гости к ее Дюшеньке, объяснив, что Галочка наверняка захочет провести свободное время вместе с дедушкой, а сам Морской тоже занят — должен навестить первую жену. Анну Степановну этот факт до крайности умилил. — Так здорово, когда люди друг другу доверяют! Я вот не уверена, что спокойно отпустила бы мужа в гости к бывшей жене… А вы — молодец!

— Ну что вы, — улыбнулась Галочка. — Во-первых, отпускать гораздо легче, чем запрещать. А во-вторых — мне бояться нечего! Раньше Владимир, конечно, был человеком увлекающимся. Любил жениться, так сказать. Я его четвертая по счету жена, представляете? — Тут Галочка, как положено, выдержала театральную паузу после ответного ошарашенного «ах» и лишь потом продолжила. — Но сейчас, прожив со мной уже три года, он, я знаю, свои взгляды на брак изменил. Раньше ему с женами везло: ни одна не отбила охоту жениться снова. Я — другое дело. Со мной любой поймет, что супружеская жизнь — дело хлопотное. Поймет и, значит, в новый брак не полезет.

Вот за что Галочке с самого начала понравилась Анна Степановна — так это за правильное чувство юмора. Вжавшись в мягкую спинку сиденья, учительница беззвучно хохотала, явно оценив Галочкину импровизацию по достоинству.

— Ну, тогда в другой вечер приходите, — сказала она, вдоволь отсмеявшись. — У душеньки Дюшеньки комната просторная, и он любит многолюдные сборища. Расстраивается, что сейчас, когда к его начальнику и соседу по квартире в одном лице реэвакуировалась жена, гости стали обходить его комнату и спешить к Рыбаловым. Люди соскучились по семейному уюту и вкусному чаю, а жена начальника, представьте, по дороге в Харьков организовала сборы похлеще, чем мы, и привезла четыре ведра прекрасной отстоянной воды без привкуса. Этой водой Рыбаловы всех Дюшиных гостей к себе переманили. Правильно же я рассказываю, дорогой?

Восседающий за рулем Дюшенька, которого на самом деле звали Андрей Иванович, несколько раз горячо кивнул. Галочка спохватилась, сообразив, что, несмотря на шум мотора их с Анной Степановной болтовня прекрасно долетала вперед, а значит, все пассажи про брак и бывших жен Морской тоже слышал. Впрочем, Галочка все равно потом сама бы ему все пересказала.

— Ну ничего! — продолжала